Одинокий друг одиноких

Кто меня спрашивал, как сходят с ума?..
В детстве это случилось..
Потеряли меня — прямо тут, дома, не отходя —
потеряли, и очутился я в одиночестве,
забрел за обочину бытия и, увидев НИЧТО,
испугался, хотел назад, но было поздно уже…
Только ногу успел занести обратно — и вдруг
толпой дикой поперли
инакосмыслы бесстыжие, иносущности
совершенно голые и голодные —
вы зовете их тайнами, вы отводите ваши
зомбированные глаза —
ну а я теперь подо всеми шкурами
созерцаю утробные судороги изнанок,
 лезущих из заплат расползающихся сознания…
Знойно это занятие,
задувает в мозг разные мысли —
так вы привыкли обозначать спотыкания
наших биополей, а любовью назвали футбол
хромосом скорей гол забить, гол-гооол,
а потом на пенсию.
Кто меня спрашивал, как сходят с ума?..

…Мой сын Максим, возвратившись из армии, признался мне как-то: «Никакая армия не сравнится с жестокостью детского сада. В армии и при самом свирепом начальстве и самой злой дедовщине у тебя есть какие-то малюсенькие права и способы за себя постоять. Уже что-то знаешь и умеешь, какой-то опыт работает.

И люди вокруг не все гады. А в садике ты домашний зверек, попавший вдруг в джунгли. Озираешься среди незнакомых опасных тварей, и нет слов, чтобы тебя поняли…

Детский сад среднесоветского образца, как и армию, он прошел по полной. Мальчик самоуглубленный, медлительный, с богатым воображением, среди сверстников чувствовал себя как гусенок в стае мартышек.

Такому ребенку достаточно двух минут, чтобы в любой детской компашке получить статус отверженного одиночки, омеги — изгоя, белой вороны, козла отпущения.

Сразу видать такого, одного или двух, в каждой группе и классе, на каждом сборище: маленький Одиночка либо в полном игноре тихо сидит в сторонке, либо подвергается тычкам, издевательствам и насмешкам.

И никто от этого не спасет, не прикроет, не защитит даже самые добрые и искусные воспитатели. Почему? Потому что пространство взаимодействия внутри детской группы для взрослых практически недоступно: у детского сообщества своя система сигнализации, своя жесткая иерархия, свой закрытый мирок, свое МЫ, выстраиваемое внутри себя по своим законам.

Вмешаться в судьбу приговоренного к травле — собственным характером прежде и более всего приговоренного, собственным складом души! — не дано никому. Все будет продолжаться и усугубляться, пока травимый изгой не изменится сам. Или повезет; какой-нибудь ангел-спасатель на том же уровне, внутри группы, станет мостиком между Беззащитным-Тобой и Страшным-Чужим, как это и вышло у моего Макса, когда с ним задружил бойкий сангвиник Кирилл, симпатяга с незаурядным социальным талантом, и они быстро образовали дуэт двух обоюдных лидерств: интеллектуального и общественно-делового…

Что все-таки могут делать взрослые, если их ребенок — отверженный одиночка?

Как помогать — спасать?

Смотреть пристально — и понимать.

Чувствовать вместе — и понимать.

Это уже очень много. Чувство и понимание и подскажут помощь, если чуть потерпеть… Если поиграть вместе в то, что пока не получается, пофантазировать, поискать в игре варианты…

Может, всего одно точное слово потребуется, одна случайно-верная интонация или взгляд.

А может, целая жизнь, да и той не хватит…

Небольшое отступление, которое мы сейчас сделаем, Друг мой, надеюсь, поможет понять, в чем суть и детской, и взрослой отверженности — и как помогать, в том числе и себе….

свое, мое, наше

Вот главное противоодиночное чувство.

Метка, которую требуется изнутри поставить на человеке, животном, вещи, игрушке, слове, идее — чтобы почувствовать себя неодиноко.

Древнейшее, еще на клеточном уровне вдолбленное в инстинкт чувство свойскости, своести, нашести? — как ни скажешь, все не туды, и не случайно — с начала и до конца жизни останется исключительно важным и, как все инстинктивное, одновременно и надежным, и коварно обманчивым.

Своему веришь, свое — думаешь, что знаешь, уверен, что знаешь. А это и так, и не так.