Одинокий пастух

– Существенного – нет. Ты записала, что Митька прочел в кипу?

– Он не знает, что в них зашифровано. Он очень изменился после катастрофы. Превратился в обычного тупого заторможенного ребенка. Учится застегивать пуговицы и проситься в уборную. Иностранных слов не помнит, у него вообще проблемы с памятью. Приедешь – увидишь.

– Ничего не понимаю. После больницы ты ему показывала кипу?

– Показывала. Он не помнит, что такое кипу, для чего эти веревочки с узелками и зачем. Что такое кечуа, он тоже не знает. Он теперь мало что знает.

– Как же так? Попробуй снова показать ему кипу, может, вспомнит.

На следующий день Фил опять позвонил. Интересовался, показывала ли я Митьке кипу. А потом виноватым голосом:

– Извини, пожалуйста, но к двадцать второму я не приеду. Не было билетов, то есть были билеты, но невероятно дорогие, потому что Рождество… Прилечу на Новый год.

На нет и суда нет!

– Позвоню двадцать второго. В это же время.

Он позвонил, как обещал. Поздравили друг друга. Приветы, телефонные поцелуи. Сплошное лукавство, потому что Фил, как оказалось, не прилетит и на Новый год, билет, якобы, достал только на второе января. Говорил виноватым голосом, видимо, считал, что его сообщение меня сильно расстроит. А я почувствовала даже облегчение, но поняла, что придется сейчас сказать ему о себе и Гере, чтобы не тащить объяснения в новый год. Может, по телефону и легче? Но как начать?

– Мне нужно сообщить тебе важную вещь, – промямлила я.

Повисло напряженное молчание. Он почувствовал что-то недоброе и не выдержал первым.

– Так давай вперед, смелее…

– Помнишь, я говорила: с кем встретишь Новый год, с тем и проведешь его. Этот Новый год я встречу с Герой.

Пауза. Я слышала, как он дышит. И наконец:

– Я тебя правильно понял?

– Правильно. – Он снова замолк. – Ты здесь? – спросила я.

Молчание. И я повесила трубку. Сидела пришибленная. Никаких мыслей. Вот и все. Фил – хороший, порядочный человек, своеобразный, конечно, он бы меня не бросил, и не изменял мне никогда, а то, что не смог оторваться от бурной парижской общественной и научной жизни, так это можно понять. Он такой, какой есть, и о нем нужно заботиться, а для этого надо его любить таким, какой он есть. Я этого не поняла, придумала себе невесть что, и вот – пожалуйста. Но я тоже хочу быть такой, какая я есть, другой, чем с ним, потому что с ним я – не я. И я хочу, чтобы у меня была семья.

Сидела и слезы размазывала. Тут снова звонок.

– Нас разъединили, – проговорил Фил.

– Это я повесила трубку, потому что ты молчал.

– Просто не знал, что сказать. – Голос у него был ужасный, какой-то задавленный. – Я только хотел попросить тебя… Не делай, пожалуйста, ничего сгоряча.

– У меня было много времени, последние месяцы тянулись очень-очень долго. Я хорошо подумала.

Он опять замолчал, я тоже, и через некоторое время он сказал:

– Я тебя понимаю…

Потом Фил спросил, будет ли Митька встречать с нами Новый год или я уложу его спать? – Я чувствовала, что говорить уже не о чем, но он не хочет вешать трубку. Сказал, что позвонит поздравить с Новым годом. Спросил, можно ли ему зайти, когда прилетит? Разумеется, можно и нужно. Здесь его книги, бумаги. Здесь его сын.

Вот и все. Я не рассчитывала, что разговор будет простым. Теперь он позади, почему же так тяжело и печально? И тут снова звонок. А я сочла – все выяснили. Но в трубке Танькин голос! Как давно я его не слышала! Как соскучилась! И как вовремя она позвонила!

– Что там у вас с погодой?

– А что с ней должно быть? Погода классная. То дождь, то снег. Причем дождь преобладает.

– Это можно назвать временем мокрых чаек?

– Пожалуй, можно. Ты-то как, расскажи!

– Я вся на ожидающей волне, я думаю о завтрашнем отъезде…

– И куда ты собираешься?

– А куда возвращаются во время мокрых чаек? Ты что, мое письмо не получила?

Возвращалась Танька не завтра, а тридцать первого. Ее письмо пришло через несколько дней. Она сообщала, что поселится у бабушки, и первого января мы сможем встретиться.

Танька снова начала писать стихи. Прислала мне несколько стихотворений. Одно начиналось так:

Прошлое, как старое жилье…
Можно отказаться, отрешиться.
Но, пройдя скрипучей половицей,
Говорю я все-таки: «Мое!»

Я тоже не отрекалась от своего прошлого. И сколько же нам с Танькой надо было рассказать друг другу!

* * *

В последнюю ночь старого года мне снова снилась лесная тропа, которую ни с чем не спутаешь. Это в Перу все ярко, энергично. Солнце – жарит, облака прут грудью вперед, дождина – льет, Урубамба – рычит, а если уж тишина, то такая, что уши ломит. А у нас солнце светит нежно, облака ползут серой массой, дождик невесом, а тропинка весело бежит вдоль речки с элегически мягким именем – Охта. Теперь я даже во сне знала, что лес и знакомая тропа – Вартемяги.