Одинокий пастух

Бася теперь жила у нас, у Митьки в комнате. Я окончательно переселилась в мамину и спала на ее тахте. Гера, можно считать, тоже жил у нас: приходил после работы, мы ужинали, он гулял с Басей, отправлялся к себе ночевать, а утром снова гулял с Басей, и мы завтракали. Он постоянно приносил продукты, а однажды оставил на столе зарплату. Калерия как-то, встретив меня на лестнице, сказала вполне дружелюбно: «Ну что ж, он тебя заслужил». Она считала, что мы с Герой спим.

Конечно, я понимала, что ситуация сложилась двусмысленная, и не вчера это случилось. Но как из нее выйти, не знала, и выходить не хотела. Сандры не было, чтобы посоветоваться, перед мамой исповедоваться и не думала. Но она не дура, сама спросила, причем как-то осторожно, словно смущаясь. А что ответить?

– Он здесь не ночует, если это тебя интересует.

Она досадливо поморщилась.

– Ты его любишь?

– Не знаю.

– Но, похоже, жить без него не можешь…

– Это правда.

– Помнишь, когда-то я говорила, что замуж тебе надо за студента-заочника, политехника? Боюсь, это он.

– А чего бояться? Филу я не изменяю.

– Ты уже взрослая девочка, – сказала мама. – Когда не была взрослой, меня не слушала, а теперь я тебе не советчица.

Совета не требовалось. Казалось, где-то там, во мне ли, на небесах ли, все уже решено. Наконец-то я жила настоящей семейной жизнью.

Где-то я слышала, что случайности на самом деле не случайны. Об этом я не знаю, как и о теории вероятности. Случайны ли встречи? Если двое не встретились, значит, случай не представился. И никакой мистики. И неожиданный подарок, который мне принес Гера накануне дня рождения, неслучаен.

– Он символический, – сказал Гера. – Ты знаешь, что это такое?

Еще бы мне не знать! Ведь мы с ним потомки светлановских заводчан.

Он подарил мне российскую лампочку из первого массового выпуска. Она была сделана в четырнадцатом году накануне Мировой войны на заводе «Айваз». Выше цоколя стеклянную колбу обнимает надпись старославянским шрифтом: «Светлана» – СВЕТовая ЛАмпочка НАкаливания. Потом и завод стали так называть. Нынче эта лампочка раритет. Конечно, такая есть в музее завода и еще в каких-нибудь музеях. У нас тоже такая была, хранилась, как реликвия. Лампочку я разбила несколько лет тому назад, и маме не сказала, она бы расстроилась. А меж тем реликвия вернулась! Только у нас была перегоревшая, а эта целехонькая.

Как-то мы с Герой столкнулись в дверях кухни и никак не могли разойтись, в одну сторону шарахнулись, чтобы пропустить друг друга, в другую, я засмеялась и вдруг оказалась в его руках. Это были очень горячие руки и горячие губы. В общем, мы разошлись, он в кухню, я в комнату, и сделали вид, будто ничего не случилось. Но объятия открыли мне простую истину: я не хочу быть монахиней или зимовщицей на полюсе, не хочу, чтобы Гера уходил ночевать домой. И это не все. За время, прошедшее с катастрофы, я сама не раз обнимала Геру, и он обнимал меня, но ничего сексуального в этом не было, просто мне нужно было прижаться к кому-то живому, потому что я сходила с ума от страха и безнадежности. И он это понимал, и я была ему благодарна. Но теперь были совсем другие объятия.

Разговор у нас, конечно, случился. Гера сказал, что любит меня. Так прямо и сказал. А я подумала, что буду с ним свободной, то есть такой, какая есть, пусть не очень умной, смешной, инфантильной, любой. Я попросила его дождаться приезда Фила, ничего в наших отношениях не меняя. Я должна была сказать ему все это не по телефону, а при личной встрече. Ждать осталось недолго, но я боялась не дождаться. Несмотря на наш договор, мы с Герой время от времени оказывались в объятьях друг друга, и он вел себя так, словно дело было решенным, а однажды сказал Митьке (как будто Митьке, а на самом деле – мне):

– Я всегда хотел, чтобы у нас была большая семья, хотел иметь брата или сестренку, но так и вырос один-одинешенек. Но ничего, не бойся, у тебя будет и брат, и сестренка, если бог даст. А почему ему не дать?

Время мокрых чаек

Фил должен был вернуться в декабре, и двадцать второе, свой и Митькин день рождения, собирался встретить дома. Пятнадцатого декабря он позвонил из Парижа, бодрый и веселый, о Митьке расспрашивал, обо всех, сказал, что соскучился, хочет поскорее нас увидеть, а рассказов об экспедиции хватит на год.

Я окунулась в его обволакивающий бархатный голос и поняла, что тоже соскучилась, но не так, как скучала когда-то, мне вполне хватило услышать его. С тяжелым сердцем я ждала Фила, думала, как трудно будет сказать, что предала его, что больше не буду с ним жить.

– Массу нового обнаружили, – говорил он мне. – Сняли фильм о нашей экспедиции, сейчас с Пьером пишем закадровый текст, а также готовим книгу: сводим вместе и редактируем его и мой дневники, уже есть издатель. Договариваемся об издании фотоальбома, наш товарищ сделал уникальные фотографии, я напишу вступительную статью. А еще мне предложили прочесть несколько лекций в университете, обдумываю предложение.

– А что-нибудь существенное для расшифровки письменности нашли?