Одинокий пастух

Я с детства помню в нашем районе маму и сына. Всегда вместе, под ручку. Сын был моего возраста, калека, руки и ноги не в те стороны повернуты, ходил раскорякой. Какие чувства вызывала у меня эта парочка? Не помню. Глаза отводила, чтобы не подумали, что любопытствую. Сын вырос, и все также ходил с мамой под руку. Потом я долгое время их не видела, а на днях встретила парня-калеку. Одного. Еле передвигается, как странное насекомое с переломанными конечностями. Наверное, его мама умерла.

Спрашиваю, помнит ли она этих персонажей?

– Разумеется, помню, – задумчиво отвечает. – А в моем детстве у нас тут ходил странный человек, то ли женщина, то ли мужчина. Лицо словно топором вырублено, на индейца похож. И в брюках. А в то время женщины брюки не носили. Говорили, что он гермафродит. Потом я узнала, что его фамилия Смирнов, и он скульптор.

– Мама! При чем тут гермафродит?! Ну при чем? – закричала я вне себя.

– Ну да… – растерянно проговорила она. – Гермафродит ни при чем.

– Это кандалы! И никогда ничего не будет в моей жизни! Ни Парижа, ничего…

– Как тебе не стыдно, – сказала мама. – Сейчас речь не о тебе.

– Ты у нас мать Тереза, а я – нет. Я ничего не видела, нигде не была!

– Прекрати истерику. Чего это ты так расквохталась и расквасилась? Сейчас говорить с тобой бесполезно. Я знаю только одно: тебе нужно родить второго ребенка.

– Никогда! – взревела я. – Я уже говорила тебе, никогда я на это не пойду. Ты не знаешь, что я перенесла в роддоме! И от кого рожать? От Фила? Он же инка! Сын Солнца!

Мать меня и раньше не понимала. Говорит:

– Ладно, не кричи.

Она – другая. Она – другое дерево. И Фил – другое дерево. Не говоря уже о моем несчастном сыне. Как жить в этом чужом и страшном лесу?

* * *

Калерия глубокомысленно изрекла:

– Гениальность просто так не дается. За все надо платить.

Я редко нуждалась в ее помощи, а она все время предлагала себя, не за деньги, конечно, просто она была одинока, и я впервые это поняла и пожалела ее. Однако благодаря ей уже весь дом знал, что у меня сын идиот. Впрочем, и раньше догадывались, что он малость того. И ведь никому не объяснишь, что идиотизм и аутизм не одно и то же.

Митька – мое бесплатное приложение на всю оставшуюся жизнь. Я везде его таскаю и буду таскать за собой, каждый раз опасаясь, что он может устроить дебош, удариться в панику неизвестно почему и шокировать весь белый свет. Я больше не восторгалась его наблюдательностью.

Например, в парке:

– Здесь было дерево.

С этим трудно не согласиться, пень еще свежий.

В магазине:

– Вчера продавец был дядя в очках, а сегодня тетя без очков. Вчера здесь стояли три банки – «Сардина в масле», а сегодня нет.

Уверена, что так оно и было.

– Здесь была надпись, ее закрасили, – говорит Митька, указывая на стену поликлиники.

– Какая надпись?

Лучше бы не спрашивала.

– «Отсоси у бегемота», – говорит Митька, а что это значит, не знает. Иногда его неумение задавать вопросы только на пользу.

Все Митькины таланты имели червоточину. Я не могла понять, как человек с такой сверхнаблюдательностью, как у него, с первого раза запомнивший названия деревьев, трав и цветущих растений нашего парка, которые я ему называла, не может отличить ветреницу от хохлатки или гусиного лука. Они же совершенно не похожи! Может быть, это объяснялось тем, что травки и цветочки его не интересовали? Когда я спрашивала его название какого-нибудь цветка, он выпаливал все, что знал, списком.

Он обожал заумные слова и повторял их по несколько раз, словно на вкус пробовал: микроволновка, семиотика, киллер, седативные препараты, неадоптивное поведение, пищевые непереносимости, гастарбайтер… И это совсем не значило, что он понимал значения слов или интересовался ими. Но какие-то соображения, видимо, у него все-таки были. Пьер прислал Митьке конструктор «лего», и он назвал его «боа-конструктор», наверное, прочел где-то название змеи – «боа констриктор».

Я больше не восхищалась и не удивлялась Митькиным способностям, я бы предпочла иметь безмозглого и бездарного, но самого обычного ребенка.

Как я смеялась, когда однажды сказала, что бежала сломя голову, а он стал мою голову ощупывать. Я объяснила:

– «Бежать сломя голову» – значит, бежать быстро. Понял?

– Понял, – ответил он. – Бежать так быстро, что голова отламывается.

Я даже представить не могла, что это не от буйного воображения, а от его отсутствия. Он воспринимает все буквально.

Ночью я просыпалась от ужаса, меня грызли тяжелые мысли. Как жить? Почему это случилось со мной? В чем моя вина?

Что-то я сделала не так. Во время беременности, вместо того чтобы слушать хорошую музыку и ходить в Русский музей, я пребывала в глухой депрессии. Я не любила его до рождения, а когда он родился, любила недостаточно, потому что болела, и сил не было любить, как надо. Когда кормила грудью, зубами скрипела, пусть от боли, но может, в его подсознании это каким-то образом отпечаталось. И все мои вечные сетования, и слезы… Все как-то не так сложилось, и мальчик получился не такой, какой нужно.