Одинокий пастух

– Дорога никуда.

А ведь когда-то он назвал их «дорогой, не скажу куда», а это совсем другое.

В последний его приход я что-то ляпнула, не помню что, но у него на лице появилось выражение, которое иначе чем «во что я ввязался» не назовешь.

– Пора бы повзрослеть, – сказал он. – Ты не девочка, милый инфантилизм тебе не к лицу.

Как пощечину дал.

– Возможно, я никогда не повзрослею, – отозвалась я. – В таком случае ты меня бросишь?

– Разумеется, нет, но лучше бы тебе повзрослеть.

Как мне тяжело с Филом. Я не говорю, что он меня не любит, просто ему не до меня, а я не готова с этим смириться. Он нервничает из-за денег, потому что его официальная зарплата минус алименты совсем мала. Он редактирует какие-то сборники статей, берет переводы, дает частные уроки, занимается с аспирантами, а в свободное время читает книги по математике, и многие его бумаги испещрены формулами, таблицами, подсчетами и значками. Он еще не бросил мысль расшифровать инкские письмена. А еще он ждет от международной организации обещанный грант на экспедицию в Перу, а его все не дают. И я тут с боку припека…

Мне очень нужно, чтобы меня любили. Я слушала какую-то психотерапевтическую передачу, там говорили, что если сам себя не любишь, то никто тебя не полюбит. А я себя не просто не люблю, я себя презираю. Так за что же другим меня любить? Я никто, и звать меня никак. Теперь для меня только дверной звонок поет, словно зовет: «Эл-и-за! Эли-и-за!»

Наконец я узнала кое-что о второй жене Фила. Он предупредил, что она попала в больницу, зайдет его теща, и я должна ей передать деньги. Теща просила, он отказать не мог, а к себе на работу не хочет ее приглашать. Выяснилось, что бывшая жена каждую весну попадает в больницу с обострением, и больница не обычная. Психбольница! Слава богу, не наша «Скворечня». Конверт с деньгами не был заклеен. Сумма – приличная. Нам бы она очень пригодилась, было обидно.

Теща – простая и очень говорливая. Водопад слов. Еле выпроводила. Благодарила, навзрыд хвалила Фила, какой хороший человек, и какой дурой была ее дочь. Фил не бросал свою вторую жену. Это она его бросила. Теща сказала, что она скучала с Филом, ей хотелось веселой жизни, развлечений, нарядов, она нашла себе подходящего кавалера, а в результате осталась одна.

Что ж, я понимала, что Фил порядочный человек, но не любитель развлекухи. Я бы даже назвала его домашним человеком. Только для меня дом там, где Фил, а для него – там, где его кабинет и книги. Может, эта бедная женщина, его вторая жена, хотела не веселой жизни, а любви, внимания? Надеюсь, что свихнулась она не на этой почве, ведь и шиза, и аутизм происходят от внутренних причин, а не от внешних.

А денег жалко…

Сандра

Митька простудился. В отвратительном расположении духа я шла домой из аптеки, когда рядом тормознула машина, хлопнула дверца, и низкий голос рявкнул: «Едрен батон! Да ты ли это?!» Не успела я сориентироваться, как кто-то сграбастал меня в объятия, я испугалась и тут увидела: кожаные брюки, голубая с желтым шелковая блуза, кроссовки на платформе, волосы, как водоросли, зеленоватые, с бронзой. Я так обрадовалась, что даже пустила слезу. Сандра была мне послана, словно ангел с неба.

– Чего это ты так расчувствовалась? – спросила она, удивляясь моей реакции. – Поедем ко мне, я недалеко живу.

– Не могу, у меня ребенок дома больной. Я замуж вышла…

– Надо же! А я развелась. Между прочим, во второй раз. И не оплакиваю свою жизнь, – сообщила она жизнерадостным тоном и тут же посерьезнела: – Погоди-ка, уж не за того ли профессора ты вышла, с птичьей фамилией?

Я только кивнула. Сандра припарковала машину на Нежинской, и мы пошли ко мне. У Митьки спала температура, и он заснул, а мы с трудом избавились от Калерии, которая очень хотела остаться. У меня была заветная банка растворимого кофе, Фил им очень дорожил и пил по утрам, когда ночевал здесь. Я щедрой рукой насыпала драгоценный порошок в чашки и начала бестолковое сбивчивое повествование о своей жизни.

– А ведь я видела твоего по телику, – сказала Сандра. – Несколько лет назад, а по какому случаю был базар, не помню. Там еще кто-то знаменитый был, кажется, Лихачев. И Гумилев. И кто-то еще. А я услышала: Филипп Коршунов – и к телику. Тебя вспомнила.

– Я знаю, была такая передача. Там обсуждали возрождение университетской церкви. Между прочим, в эту церковь Менделеев ходил, и Блока там крестили.

– Представительный мужчина твой профессор. И компания у него клевая. Но я и вообразить не могла, что ты выйдешь за него замуж.

– Вот видишь, как все получилось… И с мужем, и с ребенком…

– Хреново получилось. Но еще хреновее будет, если ты станешь усугубляться. Причем не только для тебя, а для всех. А что врачиха из Бехтеревки говорит?

– Надо научиться с этим жить.

– Правильно говорит. А я знаю подходящий к случаю афоризм, который сочинил один старинный французский мудозвон.

– Ларошфуко! «Человек никогда не бывает так счастлив или так несчастлив…» – начала я, а закончила она:

– …как это кажется ему самому». Но у меня есть еще один афоризм…

– «С точки зрения банальной эрудиции…»