Одинокий пастух

Я смотрела на Митьку, а он смотрел в пустоту. Словно накрытый стеклянным колпаком. Как я одинока. Как он одинок. И нам не пробиться друг к другу.

* * *

Я ходила к Елене Ивановне одна. Она никуда не спешила, как врачи в поликлиниках. Она объясняла, что вины моей никакой нет, потому что это генетика; внушала, что надо учиться смирению и терпению, и принять своего ребенка таким, каков он есть. Она советовала четко соблюдать распорядок дня, никогда не повышать голос, продолжать приучать к горшку, к умыванию, одеванию, несмотря на то, что результатов пока нет. И развивать его физически. Дневник вести. И всякое такое.

Спросила, не смотрела ли я фильм «Человек дождя»? Там главный герой – савант. Нет, я не смотрела.

В психдиспансере Митьку поставили на учет. Диагноз: УО. Даже обидно, спрашиваю: почему не аутизм? Говорят: у нас в стране нет аутизма. Ходили в поликлинику на гимнастику. Нужно было оформить ребенку инвалидность, она давала хоть и маленькие деньги, но нам они были очень нужны. Однако для этого требовалось положить Митьку в больницу. Он уже лежал в больнице, но тогда он был совсем кроха, а что пережил, никто не знает. О больнице не могло быть и речи. Не будет стационара – не будет инвалидности, сказали мне. Значит, не будет. Помогла Елена Ивановна, она спасла нас от больницы. Собирали справки, ходили по врачам.

Митька капризничал, ныл, молол всякую заумь. Я продолжала учить его говорить людям «здравствуйте» и «до свидания», определять время по циферблату часов, проситься на горшок и застегивать пуговицы, но успехов не наблюдалось. Хотя кое-что изменилось. Я нашла место, где стала ненадолго оставлять Митьку, пока бегала по магазинам. Он сидел в библиотеке, в читальном зале, и потом бывало трудно его оторвать от какого-нибудь словаря и увести. К Алене из читалки он благоволил, остальных библиотекарш в упор не видел, но там к нему относились с симпатией, называли «маленьким профессором».

Однажды в психдиспансере я видела мальчика: он все время кренился на бок, закрывал лицо руками и издавал протяжное: «А-а-а-а…» Я была потрясена. Аутист! Я уставилась на него, не могла оторвать глаз, так что мамаша стала на меня нехорошо смотреть. А я выступила некстати, спросила, какой диагноз у ребенка. Она меня послала.

Я пребывала в полном смятении, не могла дождаться приема у Елены Ивановны, чтобы сказать ей: «Я видела настоящего аутиста! Но ведь Митька другой! Он не похож на того!» Правда, со временем мое волнение улеглось. Я хотела сказать, что Митька не настоящий аутист? Что Елена Ивановна ошиблась? Она не ошиблась.

Лето наступило теплое, не дождливое, идеальное для радостной жизни и очень яркое. Парни в спортивных штанах и мужики в малиновых пиджаках с бутылками в руках тянули на ходу пиво. Подростки кучковались в подворотнях и на скамейках парков, выдували пузыри из жвачки и матерились, они ошивались в городе, потому что у родителей не было денег куда-нибудь их пристроить, пионерские лагеря позакрывались. Девчонки с начесами, как стог сена, и торчащей челкой щеголяли в коротеньких топиках с голыми пупами, в лосинах всех цветов радуги, в юбках-резинках, которые ползли кверху, приближаясь к причинному месту, в обрезанных, как трусы, джинсах и в коротких джинсовых юбчонках с кружевными оборками и надписями «Lambada». Во всех киосках на плакатах и журнальных обложках голые девицы, письки-сиськи. И пьянящая свобода! По телевизору выламываются полуголые певицы, а из магнитофона несется затягивающее ласково-заунывное: «Лето – это маленькая жизнь». Какая-то совершенно непонятная и чужая жизнь. А ведь девчонки в лимонных и фиолетовых лосинах, с голыми руками и ногами, украшенными рисунками с переводных картинок, были моими ровесницами, я бы тоже могла быть такой. Или не могла? Но что гадать, не стала же! А стала вневозрастной тошнотворной крысой с тоской и завистью в глазах.

Как быстро летело время, ничего не случалось, кроме рутины. Викентий с палочкой, уже без мамы, гулял по большому двору внутри сталинского дома, где они жили. Филу позвонили с работы: не поедет ли он в Сочи, в Дом ученых, как раньше? Он отказался со скрипом зубовным. Я чувствовала вину, он очень устал и, конечно, хотел туда поехать.

У нас с Филом ничего не изменилось, он по-прежнему много работал. На Техноложке ему не хватало письменного стола, он занимался и за кухонным, и за круглым в кабинете, и на прикроватной тумбочке высилась гора книг. Когда приезжал к нам на побывку, тоже привозил портфель, набитый книгами и бумагами. Иногда он и на неделе заходил к нам пообедать. Это мы обговаривали заранее. Без Фила я питалась чем бог пошлет, потому что Митьке приходилось готовить отдельно, не ел он того, что все люди едят.

Как-то Фил позвонил, что выезжает на Уделку, и мы с Митькой пошли его встречать к метро. Погода была прекрасная, настроение тоже. Как здорово встречать отца с работы, предвкушать встречу. Я бы хотела, чтобы так было каждый день. Впрочем, встреча была весьма будничная. Мы шли по старым, вросшим в землю шпалам, и Фил проговорил с усмешкой: