Одинокий пишущий человек

Вот пример: работаю над циклом маленьких новелл, в основу каждой положен либо реальный случай, либо целая история, либо какой-то незначительный эпизод, который чем-то когда-то меня привлёк, застряв в моей записной книжке. Третья новелла выходит почему-то ужасно скучной и банальной…

Тут звонит моя приятельница и начинает рассказывать какую-то длинную муторную историю своего рабочего конфликта. Я злюсь: она отрывает меня от работы, хотя знает, что утром мне звонить нельзя. Но я терплю, терплю, почти не слушая. Вдруг моё ухо цепляет фразу об одном её сослуживце в давней редакции международного радиовещания, который писал пейзажи… золотой краской.

Я застываю. Замерзаю, с перехваченным горлом. В телефонной трубке всё журчит голос приятельницы: «…представляешь, такой вот чокнутый чебурашка был, все пейзажи – золотой краской…» Но я уже ничего не слышу, не понимаю ни слова; в моём мозгу вспыхнула золотая краска, застрявший сюжет рванул в неожиданную сторону, и мне всё уже понятно, всё сложилось, взлетело, всё парит и трепещет, и волны золотого света прокатываются по тексту новеллы, озаряя каждое слово.

Что тут сказать о «процентах»? И что такое (и где оно?) это самое «реальное событие», и кому оно интересно?..

На чём должен базироваться сюжет произведения: на «большой идее»? на какой-то «свежей мысли»? На сильных эмоциях или, ещё суровее: на синтезе этих «краеугольных принципов творчества»? Всё это я вычитала недавно в интервью одного серьёзного прозаика.

Увы, литературное произведение может базироваться на чём угодно. В нём может не быть ни большой идеи, ни особо свежей мысли. Кстати, Набоков называл «большие идеи» белибердой.

В своих книгах писатель вовсе не обязан декларировать ни собственной философии, ни так называемой «нравственной позиции» – всего этого барахла, вернее, отбросов других профессий, не имеющих отношения к подлинной художественности – к живому и обаятельному миру книги, к её душе. Литература не учит нравственности, не торгует лекарствами от разных социальных недугов. Подлинная литература учит ненавидеть лицемерие и выражать правду – художественную правду. Человеческие поступки, опасные виражи чувств, таинственные нити, сплетённые в паутину сюжета, – вот пища искусства. Философия писателя воссоздаётся из образов, картин, тонкой подвижной материи, которая сама себя ткёт, – вот как на ткацком станке мошенники из сказки Андерсена ткут материю для нового платья короля.

Художник, прежде всего и всегда, должен оставаться художником. Когда Гоголь писал «Мёртвые души», он был великим художником. Когда писал «Избранные места из переписки с друзьями» – был душевно больным человеком.

Писатель больше, чем кто бы то ни было, – частное лицо со своими предпочтениями. Просто в силу естественного таланта – подбирать и выстраивать в чеканную форму слова и фразы – писатель способен влиять на воображение читателя, притягивать к своим сентенциям, мыслям и убеждениям, поневоле вербуя себе «сторонников» и «последователей». Пример великого Толстого. Чехов считал, что «все его рассуждения не стоят одной лошадки из «Холстомера». И, судя по всему, оказался прав: миновало столетие, «толстовцы» – удел прошлого, а гениальные романы Льва Николаевича живы и поныне.