Одинокий прохожий

Я пас чужих свиней. Я насмехался
С левитом вместе над лежащим братом.
Как раб, я в винограднике работал.
Светильник мой погас. Одежды брачной
Нет у меня. И вот уж в третий раз
Кричит петух, и с плачем закрывая
Лицо руками, я бегу — и вижу
Широкую и белую от пыли
Дорогу: двое под руки ведут
Слепого Савла; он идет и плачет.
Куда мне броситься? На берег моря?
Там чудных рыб трепещущий улов,
Там синяя волна Тивериады.
В поля? — Там те же самые колосья,
Которые срывая, растирали
Ученики, и высоко над ними
Звенели жаворонки в чистом небе.
— И я бегу вдоль тесных узких улиц,
Среди движенья, суеты и шума
Мелькающей толпы, — и вдруг, свернув
В какой-то переулок, попадаю
В убогую и маленькую церковь.
Темно и тихо. Лишь неподалеку
Чуть видный в полумраке человек,
К груди прижавший руки (где я видел
Его лицо?) стоит и что-то шепчет.
Я подхожу к нему, и вдруг с тревогой,
Со страхом, с трепетом, с восторгом слышу
Те самые слова, которых мне
О, как давно недоставало: «Боже,
Будь милостив мне грешному!»

«Из множества разрозненных колосьев…»

о. Димитрию Клепинину

Из множества разрозненных колосьев,
Несущих полновесное зерно,
Из многих спелых виноградных гроздьев —
Единый хлеб, единое вино.

Ты видишь: в каждом злаке и растенье,
Которые берет рука твоя,
Уже сокрыт закон преодоленья
Раздельности земного бытия.

И тех, кто в борозды бросает зерна,
И тех, кто собирает виноград,
За долгий труд, спокойный и упорный,
Вино и хлеб сполна вознаградят.

1941

ТРЕТЬЯ КНИГА (Париж, 1953)

«Твое лицо, твои черты, земля…»

Твое лицо, твои черты, земля,
В глубоких складках, трещинах, морщинах:
Леса, холмы, овраги и поля,
Снег на вершинах и туман в долинах.

Проснулся в логовище зверь лесной,
Навстречу солнцу вылетела птица,
Выходит человек на труд дневной,
И легкий дым над кровлею струится.

Тысячелетие — единый день.
Душа моя, будь только — слух и зренье!
Ты видишь: от горы большая тень
Легла на землю, как благословенье.

«Едва склонится день и синей мглой…»

Едва склонится день и синей мглой
Оденутся и лес, и дол, и склоны, —
Как глухо нарастающий прибой,
С земли несутся жалобы и стоны.

Пустыня стонет, что она — не сад,
Колючий терн хотел бы стать цветами,
Крылатой птицею — ползучий гад,
Сыны земные — пламени сынами.

Как Божья риза, этот чудный мир
Задуман был и радостным, и светлым, —
И вот лежит он нищ, и наг, и сир,
И время падает остывшим пеплом.

To little Maria