Одинокое место

Друзья пытаются меня утешать. Говорят, что желание вернется. Хотя в одном исследовании я читала, что сексуальное желание снижается у семидесяти процентов пациенток, получающих антиэстрогены. Я злорадно думаю, что остальные тридцать процентов – это, по всей видимости, те, у кого желание пропало еще до начала лечения от рака, в силу возраста. Кто-то рассказывает мне о знакомой, которая после тяжелой болезни встретила нового партнера и теперь наслаждается фантастическим сексом. Разница здесь лишь в том, что у этой знакомой болезнь никак не повлияла на уровень эстрогенов и овуляции, и вообще это был не рак, а что-то другое. Ее не лечили цитостатиками. Другая подруга, уже пережившая вполне естественный и своевременный климакс, рассказывает, что ей очень больно заниматься сексом. Для нее мазь с эстрогенами стала настоящим спасением. Но мне-то нельзя использовать такую мазь! Подруги, которым и в фертильном возрасте не доводилось испытывать наслаждение от секса, считают – невелика потеря, ведь у них и вовсе никогда не возникало желания.

Но для меня это потеря, еще какая. И мне грустно. Грустно оттого, что оргазмов теперь приходится добиваться терпением и упорством – и при этом они столь бессмысленны. По сравнению с тем, что было. Просто пшик. Быстро проходят, не оставляя и следа. Нет никакого стимула работать над желанием. Никакой награды. И это ни в коем случае не связано с Матсом – все происходит только внутри моего тела. Чистая биология. Доктор Эрика права – можно себя отлично чувствовать при низком гормональном фоне, лишь бы он был стабильным – а поскольку я рано вступила в период полового созревания, то теперь по уровню гормонов я скорее восьмилетняя девочка. В латентности тоже есть доля сексуальности. Фантазии. После пройденного лечения ко мне медленно возвращается энергия, желание играть – заниматься садом, печь хлеб, читать, работать, думать и писать. Примерно так, как это делал бы любознательный восьми-девятилетний ребенок, еще не интересующийся сексуальным желанием. Ребенок, которому нравится играть в одиночестве – и которому это одиночество необходимо в больших дозах, чтобы потом выдерживать интенсивное общение с другими.

Дайте мне догореватъ. Раны постепенно заживут. Но если вы хотите подчеркнуть, что мне следует благодарить судьбу, ведь с раком груди так или иначе сталкиваются все, позвольте возразить: у вас тоже есть свои привилегии, вам есть чему радоваться и что ценить. Если подумать. Своевременный климакс, тело, которое и дальше продолжает производить эстроген в жировой ткани. И может принять антидепрессанты, когда наступят тяжелые времена. А если пьешь «Тамоксифен», выбор невелик: антидепрессанты ослабляют действие «Тамоксифена», поэтому от них приходится отказаться. Вместо этого я хожу пешком – просто обязана ходить, для настроения, для выработки эндорфинов. Я тоже просыпаюсь в подавленном состоянии, хочется просто остаться лежать в постели. Сопротивление, усталость. Но я постоянно тружусь, чтобы вернуть желание и энергию.

Теперь я знаю. Невыносимо трудно слышать от окружающих: «Ну что, теперь ты вылечилась, теперь ты здорова? Смотришь на жизнь с оптимизмом?» У меня тысяча поводов для тоски и грусти, но я все равно должна чувствовать благодарность за то, что вышла из химиотерапевтического тоннеля?

Никто не хочет слушать о страданиях других, при этом большинство мечтает поведать о своих.

На самом деле совсем не обязательно говорить об этом, но тем не менее я не согласна с формулой «у меня все хорошо», если окружающие не признают, что их собственные трудности тоже укладываются в категорию «у меня все хорошо».

Весной, после окончания лечения, когда, как мне кажется, жизнь должна наладиться, все катится под откос.