Одинокое место

Во вторник утром я отправляю Осе сообщение. Не могу просто написать: «Как ты себя чувствуешь?» Разве не понятно, что перед подобным визитом к врачу чувствуешь себя паршивее некуда. В результате я пытаюсь дать понять, что я рядом и выслушаю, если ей захочется поговорить. Спрашиваю, прошла ли шишка на голове. Она не отвечает, я ругаю себя за малодушие – почему было не спросить, как она чувствует себя перед встречей с врачом?! Потом думаю, что ей и без меня хватает забот: Йорген, дети.

Однако неприятное ощущение не покидает меня все утро, у Матса тоже все мысли о Йоргене и Осе. Что мы будем делать, если они не позвонят после визита к врачу?..

Оса звонит в половине второго. С ней только что связалась ее доктор Элин, по телефону, потому что доктор сидит дома с больным ребенком. Четыре из пяти пятнышек на скелете оказались гематомами. Только за пятым надо внимательно наблюдать, чтобы исключить опухолевую ткань, но риск, что это метастаз, – всего десять процентов. Контрольная явка в декабре.

Оса все утро чувствовала головокружение, которое не отпускало даже в положении лежа. Только это не из-за сотрясения мозга, как мы думали, это позиционное головокружение. Как на карусели! Все кружится, кружится… В голове у меня проносится тысяча мыслей. Как мог ортопед? Он вообще понимает, через что пришлось пройти Осе и Йоргену? Все показатели крови в норме. Гемоглобин, СОЭ. Доктор Элин предлагает Осе выдохнуть, ведь так?

Мне не дает покоя десятипроцентный риск. Он никуда не делся. Но в целом новости очень хорошие.

После всего этого я чувствую себя уставшей. Засыпаю. Матс тоже взбудоражен, пишет сообщения Йоргену, тот зол на ортопеда, мы с ним полностью согласны. В то же время Оса все сделала правильно. У нее ужасно болела спина, она обратилась к ортопеду. И все закрутилось. В Южной больнице сделали все, что могли. Со всем этим нам приходится жить – никогда нельзя знать заранее, что стоит проверить, а что нет. Хотя ортопед, конечно, не должен был ставить ей диагноз по телефону. Для начала ему надо было проконсультироваться с ее онкологами. Человек многое может выдержать и пережить, но никакое мужество не бесконечно.

На следующий день у меня назначен анализ на ВПЧ, скрининг. Я сообщаю акушерке, что у меня рак груди, что я принимаю «Тамоксифен», там есть графа «дата последних месячных». Октябрь или ноябрь 2016 года. Гинекологический осмотр – это всегда неприятно. Я возьму побольше геля, говорит врач, а потом, когда она приступает к осмотру, я испытываю резкую боль. «Слизистая у вас воспаленная, красная, повсюду». Нет сил передавать весь наш разговор… «Обычно рекомендуют мазь с эстрогенами местно, но вам нельзя», – добавляет она… А потом начинает разглагольствовать о том, что секс – это нечто гораздо большее, чем совокупление. Согласна, но секс предполагает желание, а желание невозможно без эстрогенов. «Тамоксифен» означает боль при половом акте и отсутствие спонтанного желания… потому что хотеть, чтобы было больно… я не мазохистка. «К сожалению», хочется добавить. Хотя боль бывает разная. Наслаждение, смешанное с болью, – или боль от раны. От повреждений на коже. Боль от интенсивной тренировки или ноющая боль в суставах. Я замечаю, что пытаюсь отшучиваться. Но после взятия мазков – неприятной, но необходимой процедуры – мне становится невыносимо грустно. Из больницы я иду пешком. Дороги, круговые перекрестки, бензоколонки, магазины. Интенсивное движение. Осенние сумерки, серость. Мне грустно оттого, что я больше не могу думать: «Наверное, все пройдет. Желание вернется, слизистые заживут».

Половой акт теперь причиняет жуткую боль. Просто невозможно. Но ведь живут и без этого. Действительно. Но воспаленное влагалище… совсем не эротично. Убивает всякое желание. Я знаю, что настоящая сексуальность – вещь вовсе не очевидная. Женщине может быть больно. Или ее могут мучить выделения. Или отсутствует партнер. Но меня все эти напасти обычно обходили стороной. У меня было все как обычно: нехватка времени, стресс, маленькие дети. Но полностью сексуальность никогда не пропадала. Даже когда не было мужчины, она всегда была со мной. Как добрый друг! Надежный. Радующий. И теперь я грущу оттого, что сексуальность превратится еще в одну задачу, с которой необходимо справляться. Это будет не радость и не игра, а тяжелая работа, сопряженная с усилиями и вспомогательными средствами.