Одинокое письмо

Но самый запоминающийся подарок моих дорогих студенток относится к защите дипломных работ. Это была идея Беллы — подарить мне кролика! С юных лет Беллу занимала природа, животный мир. Где-то девицы достали кролика, продержали его с утра на филфаке, а по окончании защитной процедуры торжественно преподнесли мне. На одном кроличьем ухе, с внутренней стороны, Белла авторучкой (или чернильным карандашом?) написала с десяток слов, начиная с «Дорогому Борису Федоровичу» и кончая датой. Был всеобщий восторг — и мой в том числе. Но как отвезти подарок домой? Никакой клетки дарители не предусмотрели, и я простодушно поместил кролика в портфель и благополучно довез его до своего жилья. Только один эпизод случился по дороге. В метро кролику надоело трястись в темноте, он завозился, и ему удалось просунуть голову в отверстие в торце портфеля, между крышкой и основным корпусом. Появление было мгновенное: вдруг из недр выскочила голова с большими ушами! Я только успел пальцами зажать дыру, чтобы кролик не выскочил целиком. Оживление в вагоне было чрезвычайное. Но я осторожно затолкал непоседу внутрь и потом постоянно следил, чтобы выпрыгивание не повторилось.

В квартире кролик первые сутки жил в ванной, а на второй день я, ища у помойки выброшенные деревянные предметы, чтобы сделать загородку, обнаружил целую связку добротных паркетин (у кого-то остались лишние после ремонта?), и я этими паркетинами загородил все просветы между прутьями балкона, и кролик два месяца припеваючи жил на свежем воздухе. А в августе кролика на остаток лета попросила знакомая — она снимала дачу. И несколько недель кролик жил еще более припеваючи: у него был свой сарайчик, он свободно гулял по участку и даже, как собачонка, сопровождал нашу знакомую в прогулках по лесу. Но в конце сезона кролик, увы, исчез: то ли убежал сам, то ли его кто-то умыкнул. Так мы лишились памятного подарка...

Встречи с Беллой и Таней продолжались и по окончании ими университета. Однажды такие встречи состоялись даже в экзотической обстановке. На южной окраине Сухуми (по-абхазски и по дореволюционному русскому наименованию — без «и») у моей семьи, благодаря нашей тартуской жизни 1950-х годов, образовалась постоянная дачная «резиденция». Ученик и будущий коллега по кафедре В.И. Беззубов был родом из деревни Эстонка близ Сухума. Его то ли родственница, то ли соседка Надежда Юрьевна перебралась в Сухум и, подобно некоторым нахальным южанам, захватила в узкой полосе отчуждения между линией железной дороги и берегом Черного моря (полоса всего метров 20 шириной) изрядный по длине участок, выстроила там жилые помещения, вырастила прекрасный сад — и каждым летом заселяла все, что только можно, вплоть до наскоро сколоченных будок в три-четыре квадратных метра, столичными курортниками. И мы к ней пристрастились ездить. Удивлялись рассказам хозяйки о виртуозных способах общения с милицией и городскими властями: ведь в полосе отчуждения категорически запрещалось что-либо строить!

В одно лето и Белла с Таней посетили Сухум — достали путевки в какой-то студенческий лагерь. Мы заранее условились о встречах. Девушки побывали в нашей колоритной полосе, а один раз, прихватив еще свою дочку Таню, я свозил их в сказочно интересный ресторан «Эшеры». У дороги из Сухума в Сочи, в ущелье между двумя горами, прямо над журчащим ручьем, предприимчивые частники соорудили мостики и слегка зацементированные дорожки, оборудовали гроты-пятачки, где вместо столов находились выпиленные из громадных деревьев изрядные столешницы, а вместо стульев — пеньки. Подавали форель, только что выловленную из ручья и зажаренную минуту назад, хорошие грузинские вина, играла тихая музыка, под звуки которой молодой человек демонстрировал всей компании и всем присутствующим совершенно неправдоподобный трюк: он пританцовывал, постепенно перегибаясь всем телом назад в виде вопросительного знака — и, почти достигая перевернутым лицом пола (не касаясь его руками!), зажал губами и зубами край поставленного на пол стакана, доверху наполненного вином, и начал медленно подниматься; захваченный губами-зубами стакан постепенно наклонялся и трюкач отпивал вино; где-то около метра над полом голова и шея достигли горизонтального положения (лицом вверх, естественно), стакан же стал вверх дном почти вертикально, вино все выпито — и вдруг юноша быстро выпрямился, радостно схватив рукой пустой стакан, — и получил шквал восторженных аплодисментов.