Одинокое письмо

Помню, как в 1990 году, когда для западных славистов только открылась возможность приглашать на конференции не номенклатурные выездные команды из СССР, а по-настоящему знающих хороших коллег, с которыми хотелось делиться мыслями и идеями, я поспешила получить для Беллы приглашение на международный конгресс в Харрогейте (Англия). Я подала в организационный комитет заявку на ее выступление в секции «Дочери и падчерицы Русской революции». Такую заявку приняли, и Белла впервые в жизни выехала за границу. Она привезла в качестве доклада эссе «Добровольное отшельничество. Жизнь одинокой старухи в заброшенной деревне». Подобные материалы тогда только-только начинали входить в научный обиход у историков культуры и литературы, и им было вскоре присвоено жанровое определение «устные истории» («oral histories»). В этом комментированном очерке рассказывалось о жизни одинокой старухи, которая сумела избежать насильственного зачисления в колхоз. В наказание за упрямство к ее выселкам не провели ни радио, ни электричества, оставили не только без теленовостей, но даже без сведений о том, какой же день, месяц или год на дворе. Она осталась в старости без социальной помощи и уцелела в своей избе как какой-то реликт природы, кормя себя своими руками.

С докладом, сопровождавшимся магнитофонной записью старухиных бесед, Белла уложилась в жесткий двадцатиминутный регламент. И надо было видеть, как слушали ее, какие вопросы на нее посыпались, — а главное, как естественно, словно зная заранее, что именно об этом ее и спросят, Белла полистала свой путевой дневничок, и за словами: «Да, да, конечно, вот тут она (эта старуха) еще так сказала, а в народе вообще считают, что...» — последовало интереснейшее толкование забытого поверья.

В перерывах между секциями участники конференции задавали Белле много вопросов. Я услышала, как преподавательница Колумбийского университета Марина Летковская говорила ей: «А дядя Володя...» — речь шла о Набокове, родственнике Летковских. Белла побывала в разрушенном имении Набоковых в Выре еще в 1970 году, разглядела вокруг развалин следы разбивки старого сада и даже сорвала несколько маргариток с куртины. Разумеется, Летковская восприняла встречу с Беллой как радостный сюрприз.

По окончании конференции Белла приехала к друзьям в Лондон. Она попросила свою давнюю приятельницу, сотрудницу русской службы Би-би-си Наталью Рубинштейн, устроить для нее поездку на какую-нибудь пригородную ферму. И ведь сумела же она, не зная ни слова по-английски, расположить к себе хозяина так, что он каким-то понятным для нее образом рассказал ей о дойке коров, кормах, выгонах и жирности молока!

По возвращении в Лондон она записала для программы русской службы Би-би-си чтение повести «Путешествие в Кашгар», которое затем частями транслировалось в течение нескольких дней.

Я познакомилась с Беллой Улановской позже тех, кто составлял тесный дружеский круг, в который потом вошла и я. Все они, члены студенческих семинаров Д.Е. Максимова и Б.Ф. Егорова, дружили с университетских лет, а я впервые встретилась с ними в 1969 году, в «несуществовавшем» тогда еще музее Достоевского. Музей был лишь в замысле, а дом на углу Кузнечного переулка и улицы Достоевского ремонтировался и имел полуразрушенный вид. Так называемого «научного отдела» не было тем более, а директор этого престранного учреждения, Борис Варфоломеевич Федоренко, беседовал с будущими сотрудниками на лестничной площадке Ленинградского управления культуры, где мы (Н. Ашимбаева, Белла и я) по очереди присаживались на один и тот же стул, «согревая сиденье друг для друга», как шутят в таких случаях американцы.

За Беллой в музей потянулся целый шлейф необычного: воспоминания о поездках на Север и встречах с Юрием Казаковым, автором «Голубого и зеленого»; рассказы о метростроевцах (до музея Белла служила в редакции газеты ленинградского метрополитена и спускалась в подземные шахты); о работе в Великолукском областном архиве, где она раскопала дела гимназии, в которой служил Федор Сологуб, и затем на основе найденных уникальных материалов опубликовала статью о прототипах «Мелкого беса», когда Сологубом еще никто серьезно не занимался. Эта студенческая работа получила высокую оценку Д.Е. Максимова и прочно вошла в научный оборот.

Когда в 1974 году, уехав из России, я оказалась в Бостоне, молодой тогда славист Стенли Рабинович, только что защитивший в Гарвардском университете диссертацию, спросил меня:

— Вы знакомы с Л.Я. Гинзбург?

— Не лично, но знаю.

— А с Улановской?

Тут уж я удивилась:

— Откуда вы знаете Беллу? — спрашиваю.

— Ну как же, публикация о прототипах «Мелкого беса», творчество Сологуба — тема моей диссертации! Улановская — это первая советская работа о Сологубе.