Одинокое письмо

В штате было всего три человека — три молодые особы, закончившие университет, филологи, избравшие темой своей творчество Достоевского, который тогда еще не пропагандировался, а здание будущего музея находилось в состоянии кап. ремонта.

Скоро я познакомилась со всеми тремя, а особенно с Беллой, в которой меня пленили ее богатый творческий потенциал и талант неутомимой рассказчицы, увлекшей меня темой Достоевского и Блока и пополнявшей мои литературные познания.

По ночам я читала хроники писателя, и мой интерес к нему все возрастал.

Так мы познакомились с Беллой и скоро подружились.

Сейчас, читая книгу Беллы, я как-то заново знакомлюсь с автором — таким умным, мощным и целеустремленным, которого в свое время не распознала в веселой, остроумной и легкой Белле при наших хождениях зимой и летом по полям и лесам.

А глубокой ночью я часто возвращалась домой в центр на своем велосипеде через Ржевку, полная впечатлений.

Помню и собак Беллы — сеттеров Тайпи и «перепороженную» трехцветную Зорьку, которая держала всех под страхом, стоило сделать при ней резкое движение. А мне она однажды вдруг взгромоздилась на колени, выказав особое расположение.

Помню белых куропаток зимой на снегу и знаменитую погребную «Берендеевку».

Не раз я оставалась ночевать в гостях и проводить ночи без сна в разговорах, никогда с Беллой не уставая.

Однажды Беллу ударила молния — редкий случай, — оставившая на память свою метку.

Иногда Белла бывала и у меня в городе, и я делилась с нею своими откровениями.

Однажды я достала из ящика старые лиловые бусы, желая их подарить, зная, что Белла любит украшения.

Белла деликатно отказалась, но я настаивала — ну надень! Посиди в них, пока я читаю!

Она уступила, но через несколько минут с криком «ой!» сбросила с себя эти бусы, сказав, что обожглась ими. И точно: бусы были раскалены, как огнем. Что за чудо! Почему? Я их много раз примеряла на себя совершенно без последствий. Вероятно, была в Белле некая потенциальная энергия, которая мне оказалась неведомой. Хотя чудес уже было полно вокруг музея Достоевского, а камушки оказались аметистами.

Потом я навещала Беллу, уже работавшую в каком-то учреждении на территории Капеллы, и мы часто вспоминали Нину Перлину, которая уже давно была в Америке. И вдруг на старой железной лестнице, которая вела наверх в ее отдел, я разглядела клеймо «providence» — как привет от Нины.

А лягушек, о которых я написала в своем стихе, мы наблюдали вместе с Беллой в одной Всеволожской «кринице».

Дорога во Всеволожскую теперь для меня кончилась.

Началась новая Белла Улановская в ее читаемой мною залпом живой книге. О путешествии в Кашгар и о Ч. Валиханове я знала еще раньше, и Белла мне читала иногда отрывки...

А Урал, на котором она родилась, мне тоже знаком и дорог. Я провела там четыре долгих военных года в интернате, в селе Еманжелинка недалеко от Троицка, вблизи Копейска.

ЛЯГУШКИ