Одинокое письмо

На другой стороне магистральной дороги была выстроена уже не в ущелье, а на просторе кофейня, где, конечно, радовали прекрасным черным кофе, у здания же для заманивания публики был посажен на цепь молодой медведь. Мы подошли к мишке, поговорили с ним, Таня оказалась слишком близко к зверю... Вдруг он мгновенно обхватил передними лапами ее ноги и стал как бы страстно обнимать. Мы не были готовы к такому повороту. Первая мысль: со всей силой садануть медведя кулаком по голове, чтобы его ошарашить, — но кто знает, а если он не очумеет, а озвереет? Уговоры и попытки разжать объятия ни к чему не привели. Я попытался Таню как бы вынуть вверх из объятий — но мишка держал ее крепко. Не помню, участвовал ли в этом событии хозяин кофейни и медведя, но никто из присутствовавших местных ничего не мог сделать. Просто через какое-то время мишка вдруг разжал объятия, и мы поспешили Таню быстро отвести от него. Длилось это всего несколько минут, но сколько было душевного напряжения — и каково было Тане, которая, в общем-то, заглянула в ту пропасть, из которой не всегда возвращаются на свет божий. Возможно, несколько флегматичный характер Тани спас ее от чрезмерных психологических переживаний, и медицинская реабилитация, как сейчас принято говорить, не понадобилась, но, конечно, можно представить, сколько внутренних нервных потрясений пришлось ей и потом заглушать, когда в мозгу прокручивались, как кино, те эпизоды.

А Беллу с юных лет отличала повышенная эмоциональность (внешне сдерживаемая питерским воспитанием) и жажда активной деятельности и дороги. Своеобычно и несколько парадоксально эта жажда выливалась в тягу к уединенному бродяжничеству по лесам и полям — с ружьем (совсем не женский жанр; впрочем, есть и другие колоритные примеры: ведь страстной охотницей была императрица Елизавета Петровна). Почти одновременно, начиная с лингвистической и фольклорной практик в студенческие годы, Беллу тянуло к путешествиям в отдаленные антигородские, тихие уголки нашей страны: Беломорье, Карелию, глухие и далекие от цивилизации деревни средней России, где Беллу живо интересовало общение с рыбаками, крестьянами, симпатичными старушками. В душе у нее сидели гены репортера, очеркиста, писателя — потом они обильно проявились. Почти все свои походы Белла совершала не по заданию государственных организаций, а самостоятельно, ее облик репортера и очеркиста как-то не вяжется с командировками по заданию. Невозможно ее представить и на начальственной должности.

Однако Белле совсем не безразлично было, кто руководит ею и ее ближними. Приведу один уникальный пример, мало кому известный: как Белла энергично воевала за утверждение Н.Т. Ашимбаевой директором петербургского музея Ф.М. Достоевского. Мало ей было внутримузейных соратников, она для весомости решила обратиться за поддержкой ко мне, члену ученого совета музея. Но я тогда, в первой половине 1994 года, преподавал в американском университете штата Северная Каролина (город Чапел-Хилл). Белла позвонила моей жене Софье Александровне (дальше именую ее С.А.) с просьбой как-то добыть мой голос в защиту Наташи Ашимбаевой. С.А. без колебаний была уверена в моем «за», но проблема заключалась в контакте. Тогда еще не было мобильников, телефона в моей квартире не было (ненавистник домашних телефонов, я при въезде попросил отключить имевшийся аппарат), для уличных автоматов надо было копить большую кучу четвертаков (автоматы работают с 25-центовыми монетами), звонить в Россию с кафедрального телефона я не считал приличным чаще чем раз в месяц, а С.А. и номера-то кафедрального не знала. Так что связь со мной была очень затруднена. А ответ нужно было получить как можно скорее.