Одинокое письмо

Моя милая подруга приехала и явилась прямо ко мне ранним утром, я еще спала, на старую квартиру на Некрасовой (когда мы с ней познакомились и подружились — там уже никто не жил). И вот она мне рассказывает, свежая с мороза, с румянцем на всю щеку, такая счастливая, что с ней приключилось неделю назад. Я тоже счастлива, моя морда расплывается от ее радости, и я стараюсь ее не перебивать и терпеливо жду, когда она сама все расскажет, вопрос так и вертится: он местный или тоже приезжий? Всего неделю назад они познакомились, это так много, но все у них решено, я-то знаю, что это много, особенно там, на Некрасовой, в своей комнате, где выросла (не в других будущих местах замужней взрослой жизни), и она такая молоденькая, и я лежу еще в своем раскладном кресле, в котором мне стелили все школьное и студенческое время прямо под книжными полками между письменным и обеденным столом, а напротив диван родителей, сбоку пианино, вот и весь пейзаж.

Родителей нет дома, пока она рассказывает, я не встаю, она сидит у меня, иногда похаживает в славных своих коричневых сапожках с покрасневшими от мороза красивыми коленками, как ей удалось приехать, я тоже пока не спрашиваю.

Проснувшись, я пожалела, что не успела досмотреть, и стала соображать, сон с пятницы на субботу, что она в это время делает — ведь есть же передача на расстоянии, хотя она находится на другой стороне шара, то есть вверх ногами, и какой путь короче — насквозь через яблоко с косточками или проползая по поверхности.

Все хожу под впечатлением сна. Столько в этом ее приходе было счастливого, молодого, давно я таких свежих слов не слыхала и не разделяла.

«А когда ему не спалось, он не спал и в самый поздний час, невозмутимый, бродил он кругом как ни в чем не бывало. Словом, вел себя Дзёсин не так, как это принято обычно, однако никто не относился к нему неприязненно и все ему позволялось.

Может быть, оттого, что добродетели его достигли совершенства?»

Бодрствовать ночью — изначальный смысл ночных бдений — молитва за род людской.

Кто бы ни был — чувствуешь пространство, ты один — именно ты, избранник, думай о всех людях, пусть они спят, даже одним этим ты отмечен, не спишь?

Тут не богемная разболтанность, неопрятность, а собранность, бесстрашие.

У Бунина — не спится, выходит в ночной зимний сад. А мы — вздыхаем, что завтра разбитый день, тревожные мысли, страх бессонницы.

Отношение к себе как к ценности, доверенной себе же.

А у нас бродит только отец погибшего в Кандагаре солдата — картошками, окраинами парка, задворками. Натыкаюсь на него, когда сама брожу, смущаюсь, боль.

(Вот и Карл прилетел и шлепнулся на свою дощечку (раньше кормушка для синиц).

Серый нерасцветший цветок репейника, бесцветный, как будто ночная бабочка или ночная птица (сова, козодой), — без ярких красок — зачем это ночью или в сумерках, такое же впечатление и от голубят, ростом со взрослых, даже пузатее, упитаннее, но ярких красок в оперении нет, лапки еще не коралловые, переливчатой сизовости на шеях еще нет, клювы тоже еще как будто бы перемазанные в каше. Зато как красив Карл!

Вот он топочет на своей дощечке перед форточкой, устраивается на ночь. Хвост упирается в москитную сетку, головой к нам, в дом, он никогда не садится.)

«По первому снегу утром с достоинством входишь в центральные ворота, держа дарственную ветвь на плече. Следуя по каменному настилу под стрехами карниза, ступаешь так, чтобы не оставить следов на снегу, потом выдергиваешь из фазаньего хвоста несколько перьев, разбрасываешь их вокруг и вешаешь птицу на перила дома».

С достоинством мы входим в самооткрывающиеся двери аэропортов, отелей, с самодовольством откидываемся на сиденьях набирающих скорость автомобилей, наше достоинство — современное чувство комфорта, это новое чувство хозяина цивилизации, небрежно, привычно, как рыба в воде, чувствующего себя среди подчиненных непостижимых устройств, вот он выходит на проспект родного города, уверенно, как будто бы не глядя, пускается пересекать проспект, это ради него перекрыт поток транспорта, пускай там провинция просеменит, опасливо поглядывая на обманчивую безопасность остановившегося на минуту шестирядного пышущего ревущего чудовища.