Одинокое письмо

Теперь о музыкальной школе никто не вспоминал, и можно было читать сколько угодно и с радостью находить в книгах подтверждение того, что никто там не учится музыке и о ней никогда не говорит, а смело идет гулять с ребятами хоть каждый день, не говоря таких слов: сегодня вторник, я не могу, по вторникам и пятницам я вообще не могу, а по понедельникам у меня сольфеджио.

Но когда кончился этот учебный год и почти прошли летние каникулы, был заведен разговор о предстоящем первом сентября, новой форме, новой жизни, теперь я буду помогать, хорошо учиться, без напоминаний усаживаться за рояль.

— Как? Ведь меня уже выгнали из музыкальной школы!

— Никто тебя не выгонял. Ты просто оставлена на второй год! Дай теперь слово, что будешь другой!

Балет из Гвинеи — в субботу. Идти хотела давно, но боялась, что будет очень хорошо. Чужой буйной культуре — завидую. Чужую полнокровную жизнь наблюдаешь — но что делать самой с этим.

Притопывать ногой, самой выбраться на сцену — примите меня, научите.

Светлая ночь в Колежме, за перегородкой стонет во сне тёта Фиса, радио, как полагается, не выключено, и вдруг передают новомодный балет «Кармен» в переделке Щедрина и говорят какие-то тексты. Оказывается, есть особая тоска, презрительно названная испанщина. Там-тамы из дальней деревни.

Жалко и больно. Решительно все происходит без меня. Мне удается урвать лишь намек разгара.

Последнее время началась жадность к эмпирической действительности. Слушать музыку, смотреть картины, научиться африканским танцам, громко петь, плеваться сквозь зубы, свистеть, хлопать по лбу колокольчиком, нырять, узнать все названия явлений действительности.

Извлечение из Паскаля подчеркивает критичность состояний, в которых мы, смею присоединить себя, пребываем. Я ищу, ищу, ищу выход. Но часто очередной опыт оказывается всего лишь не то чтобы «развлечением», но ходом внешним и тем самым ложным.

Я все больше вижу опасность ходов внешних и понимаю, что безвыходность носит характер метафизический.

А беда в том, насколько скудно событиями мы живем, что любое происшествие, эпизод вклиниваются в нашу жизнь и нужно еще долго зализываться и приходить в себя от столкновения с действительностью. Это свидетельство неблагополучия — почти сюжет «Белых ночей» — несколько встреч — бурная короткая событийность, а потом вся жизнь, вся жизнь... а здесь и событий-то нет...

Совпадения, сестры, бывшие жены, подруги, сослуживцы, друзья, учителя и ученики, книжные цитаты, соседи, пейзажи, улицы, мосты, убогие старухи, родители; игры в диалоги, дневники, письма, телефонные звонки, узнавания, шефы, редакторы, попутные машины, китобои, смерти, рождения, убиения кошек, воспоминания, праздники, политич. события, смерти космонавтов, слезы арабских детей, спорт, две совы, игры, бридж, слухи, сплетни, пародии, сны, песенки, производственные процессы, еда, сон, пригородные поезда, краснобрюхие жерлянки, драки, птицы, гербарии, один гений, брокенские ведьмы, сборища, стукачи, сум. дом, психоаналитические беседы, бред, мания, наркоманство, пара кандалов, стог сена, портрет, ружье на гвозде.

ЕСЛИ ПОСМОТРЕТЬ НА ЭТО СВЕРХУ, ТО так себе: все сквозит, просвечивает, просматривается. Ели стоят прямо, редко, снег гладок, следов нет. Где же звери, где им быть еще, когда над тайгой летим давно, а жилье не попадалось. Ели сменятся болотной чахлостью, дорога обозначится колеями, незамерзшая речка продымит черной водой. А там небо посветлело и отделилось, и уже эта светлая сторона обернулась морем? Я толкаю в бок пилота, показываю в ту сторону, слов не слышно. Он кивает: море, море.

ЕСЛИ ПОСМОТРЕТЬ НА ВСЕ СНИЗУ, ТО так себе: треснувшие ботинки, зеленоватые штаны. В метро сидит, глаза поднять боится — мнителен. Потом поднимет глаза, оглянется затравленно, с чьим-нибудь взглядом встретится и сразу отведет. Глядя в пол, забудет о метро, что-нибудь вспомнит, но сразу натолкнется на что-нибудь стыдное, себя запрезирает, лицо скривит со стыда, да тут себя на этом и поймает: видел ли кто-нибудь? Тихонько оглянется вокруг: вот он, этот видел, то-то так внимательно глядит. Интересно, только сейчас стал смотреть или с самого того?

Буду-ка я в окно глядеть. Окно напротив, в окне ты сам, на скамье сидят коленями врозь усталые девушки. Чтобы до себя — отражения в черном окне добраться, попробуй-ка не столкнись с ними: изучают, наблюдают, оценивают. Пробрался наконец до себя — между той — жалконькой, по-окраинному в капроновом платочке, и ребенком трехлетним, который прямо в глаза тебе глядит.

Больше всего я на детей боюсь смотреть. Обернешься и видишь: смотрит на тебя большой младенец, говорить еще не может, а прямо в глаза смотреть наловчился. Подмигнуть ему: ну-ну! поулыбаться, сказать что-нибудь его маме, тут я всегда теряюсь.

Так вот, пробрался я до себя — напротив, только вот на взгляд младенца напоролся — ничего не предпринял, стал смотреть на себя. А надо сказать, что тогда мне смотреть на себя нравилось. Кроме новых носков я остригся. И я стал думать о себе, глядя, как мое изображение не меняется в окне.