Одиссей Фокс

— Мы были абсолютно счастливы, — улыбнулся поседевший, облысевший, усохший от многолетней бессмысленности и постоянного курения Вернер Шеллер.

— Почему же вы там не остались?

— Потому что там нельзя жить. Можно выживать, или забыться и летать. А Нора хотела семью, дом, детей, счастье. Она не могла остаться на Иллирии.

— Но ты мог.

Ведь можно стать профессиональным глайдером или спецом по йерохимии, в конце концов, метеорологом.

— Нет, — тихо сказал мужчина. — Я должен был идти с Норой. Я был ей нужен.

Одиссей не стал говорить, что благоустроенная клетка превратила их обоих в поблёкшие копии тех, кем они никогда не планировали стать. Вернер Шеллер и так это прекрасно понимал и жил с этим пониманием много лет.

— Почему вы были против эмфари? Считали плохой карьерой для дочери?

— Что? — поразился Вернер. — Нет конечно. Вы думаете, я хотел для Рин такой же убогой нормальной жизни, как у нас с Норой⁈ Да я был счастлив, что в её судьбе вспыхнул талант и забрезжил просвет. Мы с Норой были готовы молиться на этого Неймана. В начале.

Клеасса недоумённо шевельнулась.

— Почему же тогда вы были настолько против увлечения дочери эмпатографикой, что доходило до ссор, до жалобы Норы Шеллер, которая привела к ограничению ваших домашних прав? — спросила птюрса.

Вернер ответил не сразу. Он пожевал губами, перебирая пальцами ладонь. Посмотрел в глаза дочери.

— Рин оказалась слишком талантлива. Тот первый учитель был напыщенный дурак, но он держал её в рамках, пытался учить академическим стилям. Только этот Кохес оказался ограниченный и бесталанный, Рин обогнала его меньше, чем за оборот, а потом ушла, ведь он больше мешал ей, чем учил. И когда она стала экспериментировать с новыми приборами, собирать максимально чистые эмоции и чувства, проживать их, проводить сквозь себя, создавая эти шары… Я видел, как чужие эмоции меняют нашу девочку.

Глаза Вернера потемнели и стали пронзительного синего цвета, как у гневного неба. Он был такой облезлый, и вместе с тем пугающий.

— Сняв чужую злость, она сама становилась злой: умеренно, на время, но становилась. Взяв чужой восторг к взрывным ахимбарским бумбарам, она пару дней уплетала их горстями, а потом икала и проклинала, ведь всегда от них морщилась и не любила. Когда она сплела первую настоящую, серьёзную работу, то две недели ходила в депрессии.

Вернер всплеснул руками в бессилии, его запавшие глаза были ярче, чем всё на этой умеренной планете.

— Сотрясающая сила искусства, безумие творчества! — воскликнул он, сделав широкий абстрактный жест, в котором кривились напряжение и страх. — Я боялся, что дальше будет хуже, эфиограмы разрушат её личность, растащат на кусочки, заменят чужими отголосками. Что шаг за шагом, поглощённая огромным талантом, который водрузил ей на плечи мир, Рин будет терять саму себя. И сойдёт с ума.

Девочка смотрела на отца поражённо. Похоже, он никогда не говорил ей всего этого. И очень жаль, подумал Фокс.

— Когда вы узнали, что Рин приняла решение о поступлении в АМИТ, то в чувствах помчались домой. Что вы хотели сделать?

— Наконец высказать ей всё, что думаю, чего боюсь. Я понял, что зря скрывал от неё свои страхи, зря пытался уберечь. Хотел прибежать и сказать всё, пока не поздно.

Он опустил голову и замолчал, клочки поседевших волос неловко торчали в стороны.

— Было уже поздно, — закончил за него Одиссей. — Что случилось дома?

— Когда я вошёл в комнату, она корчилась на полу, задыхалась. Я подбежал и выкрутил веньеры на минимум, попытался отключить оборудование, но оно было заблокировано на хозяйку. Если бы мне не ущемили права, я мог бы его снять. Я позвал электронную Рин, позвал Нору, но никто не откликнулся, Нора спала под звукоизолирующим пологом. Пытался снять с Рин маску, сенсоры, эксаторы, но всё было заблокировано, а отдирать опасно, я боялся ей навредить. И было трудно… Нарушить распорядок. Как и положено, с первых же мгновений вызвал врачей, но через тридцать секунд Рин прекратила дышать. Я содрал маску и отбросил, в этот момент вбежала Нора и начала кричать, оттаскивать меня, она подумала, что я пытаюсь убить дочку, влетел этот шмель, меня взяло в поле…

Он указал на дрона и бессильно опустил руки. Рин слушала историю отца как губка, впитывая каждое слово, но слова переполнили её, и на глазах у девочки выступили слёзы.

— У меня нет вопросов, — тихо сказал Фокс.

— Я не понимала, — вымолвила Рин с трудом. — Пап, я не знала, как тебе здесь плохо. Ты так старался делать нас с Илли счастливыми, что мы поверили… Какая же я дура. Я думала, мама просто строгая, а ты стараешься всем помочь. А вам было здесь тошно! Я не понимала…

Вернер смотрел на тень своей дочери, почти не испытывая эмоций. Он давно стал окурком погасшей сигареты, а сегодняшняя смерть задула искры, тлевшие внутри.

— Может, это и к лучшему, — наконец сказал он, — Что она умерла, не узнав.

Развернулся и, вложив руки в карманы, пошёл в дом.