Одиссей Полихроніадесъ

А одна женщина съ сожалніемъ добавила: — Это онъ, черная судьба его такая, съ турками очень подружился, все съ турками, отъ того и въ грхъ такой впадаетъ. Даже и въ баню турецкую часто любитъ ходить, а это тоже не хорошо, потому что мро святое изъ тла исходитъ отъ испарины.

Отецъ говоритъ:

— Такъ, такъ, да что же вчера-то за ссора была?

Женщины разсказали, что когда Гайдуша долго жаловалась на обременительную работу, докторъ нанялъ этого Яни слугу. Дв недли всего прожилъ онъ и не могъ боле. Съ утра Гайдуша все его учила и осуждала: «Ты зврь, ты животное, ты необразованный человкъ. Графины на самые углы стола ставь, а не на середку: такъ въ благородныхъ домахъ длаютъ. Иди сюда, нейди туда! Вонъ изъ кухни, деревенщина! ты только мшаешь». Яни и сказалъ доктору: «Прости мн, эффенди, я не могу у тебя больше жить. Эта чума (на Гайдушу) съ утра мн голову стъ!» А Гайдуша: «Я чума? я?» разъ! и за горло молодца; онъ почернлъ даже. Докторъ сталъ отнимать у нея паликара бднаго. Она въ доктора вцпилась. Тогда уже Яни доктора сталъ защищать, и вмст они хорошо ее наказали. Потомъ Яни съ вечера уже ушелъ, а Гайдуша на разсвт прежде тарелки, блюда и чашки вс перебила въ кухн, а потомъ взяла свои вещи въ узелокъ и ушла. Докторъ ей за шесть лтъ службы по тридцати піастровъ въ мсяцъ долженъ, это значитъ боле двадцати турецкихъ лиръ! Мало разв? Какъ слдуетъ приданое цлое. Теперь Гайдуша пойдетъ паш жаловаться. А доктору и кушанья готовить сегодня некому, и домъ стоитъ пустой, и не вернется Гайдуша никогда! Мало-по-малу, пока старушка разсказывала, собралось около насъ много народу. Женщины, дти, одна сосдка уже и младенца грудного съ собою принесла и стала его кормить, другія съ пряжей сли по плитамъ и на землю. Двое нищихъ сли тоже слушать. Потомъ и заптіе-турокъ подошелъ посмотрть, нтъ ли какого безпорядку, увидалъ, что все мирно, и онъ прислъ поодаль на камушекъ, сдлалъ себ папироску, и одна изъ сосдокъ ему изъ дома уголь вынесла, а онъ поклонился ей и поблагодарилъ ее. И нищіе слушали внимательно и удивлялись, а заптіе-турокъ сказалъ: «Увы! увы! хуже злой женщины есть ли что на свт!»

Наконецъ прибжала сосдская двочка отъ Абдурраима-эффенди, принесла ключъ и сказала, что докторъ проситъ отца войти въ домъ и подождать его не больше получаса, пока онъ кончитъ вс дла у бея.

Отперъ отецъ дверь; мы взошли, и за нами нсколько сосдокъ тоже взошли въ сни. Он стали намъ помогать вещи наши съ муловъ снимать. Мы ихъ благодарили. Та добрая старушка, которая намъ все разсказывала, безпокоилась, кто насъ сегодня накормитъ у доктора, а что самъ онъ врно уже у турка бея позавтракалъ. «Разв ужъ мн притти приготовить бдному Коэвино? Онъ у меня не разъ лчилъ дтей, чтобъ ему долго жить!» сказала она.

— И птицы небесныя питаются, а не то мы! — сказалъ ей отецъ.

Какъ только онъ это сказалъ, какъ вдругъ стрлой вбжала въ домъ сама эта Гайдуша, о которой вся рчь была: маленькая, смуглая, хромая; и глаза большіе, черные у нея, и какъ огонь!

И какъ закричитъ отцу: «Добро пожаловать, г. Полихроніадесъ, добро пожаловать! Извольте, извольте наверхъ… докторъ очень радъ будетъ!» А потомъ на сосдокъ: «Вы что же тутъ вс собрались? Все у васъ худое что-нибудь на ум у всхъ! Аманъ! аманъ! Что за злобу имютъ люди. Идите по добру по здорову по жилищамъ своимъ… Дти! вонъ сейчасъ вс… вонъ!»

Господи! что за женщина! Я испугался. Дтей повыкидала за двери… На женщинъ еще закричала. Одна было стала тоже на нее кричать: «Ты что? Да ты что?» А Гайдуша ей: «а ты что… А ты что? Разбойница!»

— Нтъ, ты разбойница! Ты чума!

Шумъ, крикъ. Отецъ говоритъ: «Стойте, стойте, довольно!» А Гайдуша одного нищаго въ спину, у другого нашъ мшокъ вырвала, который онъ съ мула снималъ. «Еще украдешь, разбойникъ»… Заптіе-турокъ въ двери заглянулъ на этотъ крикъ. Она и его: «Ты что желаешь, ага? Иди, иди. Не здсь твое мсто. Не здсь; я, слышишь ты, я это теб говорю!» Турокъ ей:

— Ты въ ум ли, женщина?

Какъ она закричитъ на него: «Я? я? Не въ ум? Такая-то царская полиція должна быть?.. Вы что смотрите? Вотъ смотри лучше, что у васъ подъ городомъ два дня тому назадъ человка зарзали… Да я къ паш пойду! Да мой докторъ, — первый докторъ въ город. Его вс паши любятъ и уважаютъ…»

Наговорила, наговорила, накричала; какъ потокъ весенній съ горъ бжитъ, и не удержать ничмъ. Бдный турокъ только одежду на груди потрясъ и сказалъ: «Аманъ! аманъ! Женщина!» И ушелъ за другими.

Гайдуша какъ молнія и двери захлопнула и заперла ихъ изнутри и посл опять кричала: «Извольте, извольте». И ставни въ большихъ комнатахъ отпирала, и табакъ, и спички, и бумажку, и пепельницу отцу несла, и въ одну минуту и скрылась, и опять съ водой и вареньемъ на большомъ поднос предъ нами явилась и привтствовала насъ еще; и кофе сварила, и подала, и два раза зачмъ-то уже къ сосдк одной сбгала, и помирилась съ ней, и вещи какія-то принесла, и мы уже видли ее, пока она въ кухн птицей съ мста на мсто летала, завтракъ намъ готовила.