Одиссей Полихроніадесъ

О турецкихъ злоупотребленіяхъ написали довольно много, но не слишкомъ преувеличивая. Отецъ Евлампій въ одномъ мст продиктовалъ было: «Такъ изнываютъ несчастные греки подъ варварскимъ игомъ агарянъ нечестивыхъ!» Но отецъ веллъ это вычеркнуть и сказалъ: «Не хочетъ г. Благовъ такихъ украшеній, онъ хочетъ вотъ чего: въ такомъ-то году, въ декабр мсяц, турокъ Мехмедъ убилъ того-то въ такомъ-то сел, а турокъ Ахметъ отнялъ барана у такого-то и тогда-то!» О такихъ случаяхъ и вообще о томъ, чмъ христіане недовольны, написали мы доволно много; но отецъ находилъ, что эту часть онъ въ Янин дополнить можетъ лучше, потому что въ самыхъ Загорахъ турокъ нтъ, ни народа, ни начальства, и случаевъ подобныхъ, конечно, меньше. Янинскіе же турки славятся своимъ фанатизмомъ, и городъ со всхъ сторонъ окруженъ не свободными селами, а чифтликами, въ которыхъ и беи, и полиція, и сборщики царской десятины легче могутъ угнетать народъ и обнаруживать, такъ сказать, удобне недостатки, которыми страждетъ управленіе обширной имперіи. Даже насчетъ судовъ относительно Загоръ говорить было трудне, ибо въ то время, когда мы съ отцомъ занимались этими записками, у насъ не было еще ни мундира, ни кади; мы судились между собою въ совт старшинъ по всмъ селамъ и только въ случа обиды обращались въ Янину къ митрополиту или къ самому паш, чрезъ посредство особаго выборнаго загорскаго ходжабаши, который для этого и жилъ всегда въ город.

Наконецъ отецъ сказалъ: «Довольно!» Переправили мы еще разъ, спрятали тетрадки старательно и стали сбираться въ путь. Консулъ сказалъ, что черезъ недлю возвратится въ Янину другою дорогой, а мы прожили дома, трудясь надъ его статистикой, уже боле двухъ недль.

Итакъ пора! Уложились, простились съ матерью, съ бабушкой, съ сосдями и похали.

Я былъ немножко взволнованъ и думалъ: «Какая, посмотримъ, будетъ тамъ судьба моя? хорошая или худая?»

Выхали мы рано и около полудня уже были у города.

Путешествіе наше было нескучное.

Непріятно было только въ это время года перезжать черезъ ту высокую и безлсную гору, которая отдляетъ нашъ загорскій край отъ янинской длинной долины; втеръ на высотахъ дулъ такой сильный и холодный, что мы завернулись въ бурки и фески наши обвязали платками, чтобъ ихъ не унесло. Предъ тмъ, какъ спускаться внизъ, отецъ сошелъ съ мула, чтобы было безопасне и легче; я сдлалъ то же и захотлъ послдній разъ взглянуть назадъ… Франгадеса нашего уже не было видно, и только направо, въ сел Джудил, на полгор, въ какомъ-то дом одно окно какъ звзда играло и горло отъ солнца.

Жалко мн стало родины; я завернулся покрпче въ бурку и погналъ своего мула внизъ.

Внизу, въ долин, погода была ясная; воздухъ и не жаркій, и не холодный.

Отецъ мн дорогой многое показывалъ и объяснялъ.

Тотчасъ же за перездомъ черезъ большую нашу гору идетъ длинный, очень длинный каменный и узкій мостъ черезъ большое болото. Мостъ этотъ построенъ давно уже однимъ нашимъ же загорскимъ жителемъ для сокращенія пути изъ Янины въ эту сторону.

Это большое благодяніе, иначе приходилось бы людямъ и товарамъ на мулахъ далеко объзжать.

За болотомъ, по ровной и зеленой долин янинской, огражденной съ обихъ сторонъ гребнями нагихъ и безлсныхъ горъ, мы хали скоро и весело.

Разогнали иноходью небольшою нашихъ муловъ; отдохнули въ хану подъ платаномъ, свжей воды и кофе напились и около полудня увидали съ небольшой высоты Янину; увидали озеро ея голубое и на берегу его живописную крпость съ турецкими минаретами.

Мн городъ понравился. Тихія предмстья въ зеленыхъ садахъ; все небольшіе, смиренные домики глиняные, крытые красною черепицей, а не блымъ или срымъ камнемъ, какъ у насъ въ селахъ.

А дальше уже начались хорошіе архонтскіе и высокіе дома…

Възжая въ предмстье янинское, я сказалъ себ: «Посмотримъ, какой человкъ намъ первый встртится, — веселый онъ будетъ или печальный. Такая будетъ и жизнь, и судьба моя въ Янин!»

Сначала въ цломъ длинномъ переулк намъ никто не встртился; время было полдневное, и вс люди или завтракали, или отдыхали. Кой-гд у воротъ играли дти; но ихъ я не считалъ встрчными, потому что они стояли на мст или сидли на земл, когда мы прозжали. На одномъ поворот я испугался, увидавъ издали согбенную старушку съ палочкой и въ черномъ плать; но она повернулась въ другую сторону, и я успокоился.

Наконецъ предсталъ предъ нами человкъ, котораго я готовъ былъ въ первую минуту назвать встникомъ истинной радости. Казалось бы, что веселе, ободрительне, праздничне этой встрчи и придумать нельзя было въ угоду моему гаданью… Какъ древній оплитъ, грядущій на брань за отчизну, былъ наряденъ и веселъ Маноли, главный кавассъ русскаго консульства, котораго отецъ мой зналъ давно. Ростомъ, длинными усами, походкой, гибкимъ станомъ и блескомъ оружія — всмъ онъ былъ воинъ и герой… Фустанелла его была чиста какъ снгъ на зимнихъ вершинахъ загорскихъ, и верхняя одежда его была изъ синяго бархата, обшитаго золотымъ галуномъ съ черными двуглавыми россійскими орлами.

Но увы! самъ Маноли былъ и веселъ, и красивъ, всти же его были печальныя!