Одиссей Полихроніадесъ

Онъ сказалъ намъ, что г. Благовъ еще не возвращался изъ путешествія, что записки отъ него никакой не было, что домъ его весь, кром канцеляріи, запертъ и даже ходятъ слухи, будто бы онъ ухалъ внезапно куда-то изъ Эпира, въ Корфу или въ Македонію, еще неизвстно пока…

Отецъ мой былъ замтно смущенъ этою неожиданностью и особенно тмъ, что г. Благовъ не потрудился даже запиской, сообразно общанію своему, извстить секретаря или слугъ своихъ, чтобы намъ приготовили въ консульств комнату.

Что касается до меня, то я больше отца, я думаю, обиженъ этимъ и огорченъ. Вс мечты мои жить въ первомъ и лучшемъ изъ иностранныхъ консульствъ, въ обществ такого молодого и любезнаго высокопоставленнаго человка, какъ г. Благовъ, — вс эти мечты исчезли какъ утренній туманъ, какъ дымъ или прахъ!..

Печально сидлъ я на мул моемъ и ждалъ, что скажетъ отецъ. Я думалъ, онъ разскажетъ Маноли о приглашеніи г. Благова к намъ, быть можетъ, отворятъ комнаты; но отецъ молчалъ…

Отецъ молчалъ, зато Маноли, кавассъ-баши, говорилъ все время, хвалилъ г. Благова, хвалилъ загорцевъ, хвалилъ умъ отца, хвалилъ меня, говорилъ, что я красавецъ, что вс «красныя» дочери янинскихъ архонтовъ будутъ бгать къ окнамъ, чтобы смотрть на меня, и когда отецъ мой съ неудовольствіемъ замтилъ ему на это, что я не двицамъ, а учителямъ угождать ду въ Янину, тогда Маноли согласился съ нимъ, что это гораздо лучше и полезне…

— Да! — сказалъ онъ съ поспшностью, — да! г. Полихроніадесъ, вы правы! Даже очень правы по-моему. Что-нибудь одно: или мечъ, или перо! Просвщеніе въ наше время необходимо. Скажите мн, я спрашиваю васъ, г. Полихроніадесъ, куда годенъ человкъ, который ни къ мечу, ни къ наук неспособенъ? Куда? На что? На какое дло? скажите мн, во имя Божіе, я васъ прошу сказать мн, куда онъ такой человкъ годится? Улицы мести? Уголь на ослахъ изъ города возить? Тяжести носить? Землю пахать? Грести на лодк въ янинскомъ озер? Вотъ на что, вотъ на какія презрнныя занятія годится нынче простой человкъ, ни меча, ни пера не удостоившійся… Да. Учись, учись, милый мой Одиссей… Утшай родителей, утшай… А г. Благовъ будетъ очень жалть, если не увидитъ васъ; онъ говоритъ, что загорцы — умнйшіе люди, и возноситъ ихъ гораздо выше глупыхъ янинскихъ архонтовъ. И я согласенъ съ консуломъ.

Такъ разсуждалъ сіяющій кавассъ-баши, а мы все молчали и смотрли съ отцомъ другъ на друга.

Наконецъ отецъ сказалъ: «Подемъ къ доктору Коэвино». Мы простились съ Маноли и похали дальше. Отецъ былъ не въ дух и продолжалъ все время молчать. Домъ, который занималъ Коэвино, принадлежалъ одному турецкому имаму и стоялъ на прекрасномъ мст; предъ окнами его была широкая зеленая площадка, старинное еврейское кладбище, на которомъ уже давно не хоронятъ и гд множество древнихъ каменныхъ плитъ глубоко вросли въ землю. Часто здсь бываетъ гулянье и пляски на карнавал, и народъ отдыхаетъ тогда толпами на этихъ плитахъ. Напротивъ караульня турецкая, много хорошихъ домовъ вокругъ площади и большая церковь Архимандріо недалеко. Я немножко утшился и обрадовался, что буду жить на такомъ веселомъ мст и въ такомъ большомъ дом, если Коэвино согласится оставить меня у себя.

Однако двери у доктора были заперты, и мы, сошедши съ муловъ, напрасно стучались. Никто намъ не отворялъ. Стучаться принимались мы не разъ и все громче и громче, такъ, что даже нкоторыя сосдки стали смотрть на насъ изъ оконъ и дти повыбжали изъ дверей.

Намъ стало такъ стыдно, что мы уже хотли садиться опять на муловъ и хать въ ханъ; но одна сосдка увряла отца, что докторъ скоро, вроятно, возвратится, потому что время ему обдать, а другая, напротивъ того, говорила: «Гд жъ у него обдъ? Гайдуша, служанка его, вчера поссорилась съ нимъ и сегодня на разсвт ушла и вещи свои унесла».

Третья женщина предполагала, что докторъ гд-нибудь въ чужомъ дом, у одного изъ больныхъ своихъ позавтракаетъ.

Что намъ было длать? Стыдъ просто! Ршились мы хать въ ханъ. Но еще одна старушка сказала, что лучше послать къ Абдурраимъ-эффенди; не у него ли докторъ? Абдурраимъ-эффенди, сосдъ, близко отсюда; доктора онъ очень любилъ, и у него жена давно больна. Она позвала свою маленькую внучку и велла ей бжать скоре къ Абдурраимъ-эффенди за докторомъ.

Отецъ ршился ждать. Мы сняли ковры съ нашихъ муловъ, постлали ихъ на камняхъ и сли у докторскаго порога. Пока двочка бгала къ Абдурраимъ-эффенди, старушка разсказала отцу, что вчера случилось у доктора въ дом. Былъ у доктора слуга Яни, изъ деревенскихъ. Сама же Гайдуша жаловалась, что у нея очень много работы, что докторъ любитъ жить чисто и просторно; а у нея больше силъ нтъ уже одной все длать, — шить, мести, готовить, убирать, мыть, платье чистить, диваны равнять, самому ему раза три въ недлю еще тло все бритвой брить.

Отецъ спросилъ: «Какъ такъ все тло брить? Что это ты говоришь?»

— Да! — сказала старушка (со вздохомъ даже, я помню), — да! хочетъ, чтобы всегда весь выбритъ онъ былъ. Безумный человкъ!

— Безумный, безумный! — закричали въ одинъ голосъ дв-три сосдки. — На цпь человка этого слдуетъ! На цпь давно.