Одиссея 1860 года

— Но, черт побери, что я могу дать вам в обмен на такой подарок? — спросил я его.

— К примеру, попросить ваш портрет с вашей собственноручной подписью внизу, это не чересчур?

— Разумеется, нет!

— Так вот, ручаюсь вам, жена моя будет весьма довольна. Вы столько раз заставляли ее плакать, а меня смеяться!

Почему люди так признательны тем, кто заставляет их смеяться и плакать?

Дело в том, что смех и слезы имеют истоком непосредственно Бога.

Выше уже говорилось, что я поручил Подиматасу найти капитана.

Подобно моему доброму другу Пиродо, вы спросите меня: «Но почему вы поручили греку найти французского капитана?»

Сейчас я вам это объясню.

Подиматас, за год перед тем, прямо на борту «Сюлли» взятый мною на службу и приплывший на «Монте-Кристо» во Францию, заключил со мной моральный договор и прибыл сюда в убеждении, что ему предстоит командовать моей шхуной.

Вследствие цепочки событий, о которых я рассказал, из капитана Подиматас сделался всего-навсего лоцманом. И вот я подумал, что, если именно Подиматас предложит мне капитана, он будет без предубеждения подчиняться ему и его насупленное лицо повеселеет.

А я так люблю видеть вокруг себя улыбающиеся лица! По мне лучше день без солнца, чем лицо без улыбки. Вечером Подиматас навестил меня, приведя с собой некоего капитана дальнего плавания.

О, этот человек являл собой полную противоположность Подиматасу: я увидел улыбающееся лицо, взгляд, который ищет ваш взгляд, руку, которая пожимает вашу руку.

К тому же это был бретонец, то есть уроженец того самого края, откуда родом один из моих лучших друзей, Кероэн.

Бретонец — значит, упрямый, но искренний, с ладонью на сердце и с сердцем на ладони.

В свои тридцать шесть лет он совершил уже двенадцать плаваний в Америку, четырнадцать в Константинополь и в Черное море. Он утверждает, что берется после нашего плавания на Восток доставить меня на «Эмме» в Нью-Йорк или в Рио-де-Жанейро.

Да услышит его Господь!

Зовут его капитан Богран.

Мы еще вернемся к нему, дорогие читатели, когда я устрою для вас смотр личного состава нашего экипажа.

Как раз в ту минуту, когда мы обо всем договорились, мне доложили о приходе посыльного, принесшего мраморный стол; то был стол Жана Пиродо.

Я велел впустить посыльного.

Позади него робко следовал Жан Пиродо; я узнал его, поскольку лицом он был очень похож на брата.

Жан Пиродо распорядился принести мне свой стол и лично принес мне свою саблю.

То была русская сабля, добытая в сражении у Сольферино.

Что же касается стола, то его верх представлял собой великолепный кусок мрамора с яркими оттенками, добытый в Пандерме, в Анатолии.

Я поблагодарил Жана Пиродо, выразив ему свою признательность устами и крепким рукопожатием.

Не стоит и говорить, что сигнальные фонари Эдмона Пиродо укреплены на бортовом ограждении шхуны и на ее грот-мачте, сабля Жана Пиродо повешена рядом с собранием оружия в обеденном зале, а мраморный стол помещен на палубе.

В качестве ответного дара каждый из братьев получил мой портрет, и я уверен, что, по их мнению, они выгадали при таком обмене!

IV МАРСЕЛЬ

2 мая 1860 года.

Между тем сменялись дни. 25 апреля 1860 года я получил письмо, по одному взгляду на конверт которого можно было узнать почерк Гарибальди.

Распечатав письмо, я прочитал следующее (воспроизвожу итальянский текст):

«Genova, 26 novembre 1859.

Sire,

Io sono molto riconoscente alla vostra bontà per l’alto onore della mia nomina a tenente generale; ma devo fare osservare alla Maestà Vostra ehe con ciô io perdo la libertà d’azione colla quale potrei essere utile nell’Italia Centrale ed altrove.

Voglia Vostra Maestà essere tanto buona di ponderare la giustizia delle mie ragioni, e sospendere, almeno per ora, la nomina suddetta.

Sono con affettuoso rispetto della Vostra Maestà Devotissimo

G.GARIBALDI».[10]

На отдельном листке бумаге были написаны следующие слова:

«Я в Генуе, на вилле Спинола, у Бекки».

Я давно был знаком с Векки, человеком большого ума и таланта. Он опубликовал книгу под названием «История двух лет» — превосходное повествование о войнах 1848 и 1849 годов, в которых ему довелось участвовать.

Письмо это ускорило мой отъезд. Не говоря никому ни слова о своем настоящем замысле и позволив даже лучшим моим друзьям пребывать в убеждении, что в планах у меня было совершить путешествие на Восток, я уехал в Марсель и прибыл туда в воскресенье 29 апреля.