Одиссея 1860 года

После них позвольте мне представить вам Поля Парфе, сына доброго и славного Ноэля Парфе, о котором вы так много и так часто от меня слышали. Год тому назад, в предвидении этого путешествия, как раз в тот момент, когда он завершил свое классическое образование, мы отправили его в Англию, к нашему общему другу Альфонсу Эскиросу. В течение целого года он учился английскому языку, на котором бегло читает и сносно говорит. Я сказал «мы отправили его», поскольку отчасти это наш общий ребенок, его отца и мой; впервые я увидел его, когда он был еще совсем малышом, и полюбил его в тот же день.

В физическом отношении это высокий и крепкий восемнадцатилетний парень с каштановыми волосами, красивыми глазами, умными и выразительными, крупным носом, толстыми губами и широким ртом, который открывается, чтобы произнести очередную остроумную шутку, и весело распахивается, чтобы с очаровательным простодушием расхохотаться в ответ на шутки, произносимые другими. Короче, донельзя милый, приветливый и симпатичный малый.

Что же касается его душевных качеств, то он наделен сердцем своего отца. Остерегусь сказать о нем что-либо еще, ибо все испорчу.

Еще одного из моих спутников, на которого в последнее время все обращали повышенное внимание в Париже и даже в Италии, где он сопровождал меня в Турине, Милане, Венеции и Риме, следовало назвать первым — прежде всего из учтивости, а кроме того, в силу звания, которое он носит; но, уверен, он удовольствуется тем местом, которое я ему предоставил и которое приближает его ко мне, ибо, поступая по совести и в соответствии с правилами «Детской вежливости и благопристойности», себя я могу назвать лишь последним.

На борту его обычно именуют Адмиралом. Несмотря на свой пышный титул, носит он всего лишь простой мундир гардемарина; впрочем, мундир этот оригинальный — из фиолетового бархата, с синими и золотыми аксельбантами: таков парадный наряд Адмирала. Его повседневная одежда — либо блуза, стянутая в поясе кавказским кушаком, либо короткая куртка поверх вышитой рубашки: то и другое сшито по образцу тех, что изображены на портрете юного Эдварда Лэмбтона, кисти знаменитого художника Лоуренса. Когда мы будем путешествовать по Греции, если, конечно, доберемся до нее, Адмирал, возможно, облачится в еще более живописный наряд, принятый в стране Лары, однако он дал себе слово сменить его в Константинополе на одеяние Гюльнары, ибо г-н Адмирал личность чрезвычайно кокетливая и капризная.

Как раз ему, главным образом, предназначается ящик с парфюмерией, присланный на борт яхты Герленом. Если ничто этому не помешает, Адмирал рассчитывает злоупотребить своим юным возрастом и отсутствием растительности на лице для того, чтобы с запасом сластей всех видов и благовонных масел всякого рода тайно проникать в гаремы и затем передавать нам подробности тамошней жизни, способные дополнить те, что уже сообщили читающей публике леди Монтегю и княгиня ди Бельджойозо. Но хватит об Адмирале.

Однажды я получил письмо, написанное весьма странным почерком и к тому же на чем-то вроде франкского языка, на котором изъясняются на берегах Средиземного моря и который в Алжире называется сабир.

Перед тем как приступить к чтению этого длинного послания, я сразу перескочил к подписи. Автора письма звали Теодорос Касапис: имя это впервые попадалось мне на глаза. У меня есть давняя привычка отбрасывать в сторону подобные письма, чтение которых чаще всего приводит к пустой трате времени, однако на сей раз любопытство возобладало.

Теодорос Касапис писал мне, что ему восемнадцать лет, что родом он из Кесарии в Каппадокии, что он турецкий подданный, хотя по происхождению грек. Автор письма добавлял, что он прочитал мой роман «Монте-Кристо» в греческом переводе, после чего у него сложилось мнение, будто я очень богат и очень добр, и что в этой надежде он провел среди членов своей семьи подписку, позволившую ему приехать во Францию; что, зная греческий и турецкий языки, он жаждет добавить к этим двум языкам еще и третий, французский, и что в своем стремлении осуществить желание, направленное на завершение своего образования, он рассчитывает на меня.

Я ответил ему, что не особенно заботился о завершении собственного образования, но, если он пожелает навестить меня, мы вместе подумаем, как можно достичь цели, которую он себе поставил.

Мой грек явился уже на другой день.

Я побеседовал с ним какое-то время и, наряду с глубочайшим невежеством, увидел в нем великое желание учиться.

Эта склонность тронула меня.

Посоветовав ему самостоятельно подыскать пансион, который его устроит и в котором, если такое возможно, он будет встречаться с турками и греками, я обязался взять на себя денежные расходы, как только такой пансион будет найден.