Одиссея 1860 года

Все пили кофе, как вдруг самый рассеянный из наших друзей хватает листок бумаги, небрежно положенный на каминную полку, и, не обращая внимания на украшавшую уголок листка казенную печать, скручивает его, чтобы зажечь сигару. Заметив эту ошибку, Александр Дюма вырывает бумагу из рук разини и бросает на нее машинальный взгляд. Внезапно невыразимое волнение охватывает великого романиста, и он бросается в кресло, держа бумагу на отдалении. Эта гербовая бумага, спасенная от огня, была не чем иным, как дарственной, наделяющей поэта несколькими гектарами земли на холмах у Каталанской бухты.

Нам стало известно, что, сделавшись нашим земляком, Александр Дюма намеревается построить загородный дом на этом живописном берегу, где происходят начальные сцены прекраснейшего из его романов».

Как и свойственно всякой газетной статье, в той, что прочитал нам Берто, правда была перемешана с ложью. Изымите вермелевые блюда и серебряные ключи, изымите печать с изображением замка Иф, во всей своей красе выделяющегося на серебряном фоне, а главное, изымите сверкающего золотом швейцара, вооруженного алебардой; сократите фактические размеры подаренного земельного участка до трехсот квадратных метров вместо нескольких гектаров; добавьте позволение использовать в качестве герба изображение замка Иф — и вы окажетесь в пределах самой неукоснительной правды.

Но и того, что останется, будет так много, что, признаться, я был донельзя всем этим тронут.

Кстати говоря, участок, выторгованный Луи Лагардом, является подарком г-на Борда, в чью пользу была передана земля, на которой некогда возникла исчезнувшая ныне старинная деревня Каталаны.

Так что часть моих благодарностей причиталась г-ну Борду, и потому я предложил немедленно и прямо на месте выразить ему признательность.

Десять минут спустя были заложены три экипажа, которые отвезли нас в Каталаны, где г-н Борд построил настоящий город.

Вне всякого сомнения, г-н Борд поджидал нас, ибо в момент нашего появления несколько бутылок шампанского были раскупорены с быстротой, которая свидетельствовала о предпринятой заранее подготовке.

Затем мы отправились на предназначенный мне земельный участок, освятили его на античный манер, возлиянием нескольких капель игристого нектара и, после того как жажда будущих богов-ларов была утолена, весело выпили остальное.

Так что спасибо моему приемному отцу, городу Марселю! Спасибо его уважаемому мэру, г-ну Луи Лагарду!

И, в особенности, спасибо г-ну Борду!

V МОЙ ЭКИПАЖ

Второго мая я получил очередную телеграфическую депешу следующего содержания:

«Мы отправляемся через три или четыре дня, вероятно 5-го; наводите справки в Генуе и устремляйтесь на грохот пушек.

А.ВЕККИ».

К несчастью, наши работы по обустройству судна были далеки от завершения: нам требовалось еще не менее пяти или шести дней.

В ожидании часа, когда мы поднимем якорь, часа, который я тороплю изо всех сил, бросим взгляд на наш экипаж: он состоит из восьми моряков; кроме того, на борту у нас одиннадцать пассажиров.

Начнем с экипажа и в первую голову с капитана Бограна: по месту и почет.

После него идет капитан Подиматас, пониженный в звании до лоцмана; затем помощник капитана Пьер Франсуа Бремон; затем три матроса, носящие имена Луи Пассерель, Кальви и Фюгерон; затем матрос-стажер, откликающийся на имя Тибо, и юнга, которого зовут Шмальц.

И, наконец, наш повар, Жан Буайе, замыкает список лиц, внесенных в список судовой команды.

Капитан Богран — бывалый тридцатитрехлетний моряк с темными глазами, белыми зубами и смуглым открытым лицом в обрамлении длинных черных волос, гладко прилегающих к вискам. Он невысок ростом, как и все бретонцы из центральной части Бретани и с ее северного и западного побережий, обладает, как мне представляется, характером одновременно спокойным и твердым, привлекателен внешне и приятен в общении.

Выше уже говорилось, что знакомством с ним я был обязан Подиматасу, что заставило меня простить Подиматасу многие его выходки, за которые, не будь этого смягчающего обстоятельства, я продолжал бы таить на него злобу.