Одиссея 1860 года

— Сударь! Там внизу какой-то человек в дикарской одежде, он никакого языка не знает и способен произнести лишь два слова: «Мусью Дюма! Мусью Дюма!»

— Это Василий! — не колеблясь ответил я.

И, перескакивая через несколько ступенек, бросился вниз по лестнице.

Это и в самом деле был Василий, в том же самой одеянии и, я бы добавил, в той же самой рубашке, какие он носил в Поти.

Он приехал из Поти в Париж, проследовав через Трапезунд, Синоп, Стору, Константинополь, Смирну, Сирое, Афины, Мессину и Марсель и потратив в дороге шестьдесят один франк пятьдесят сантимов, которые ему ссудил г-н Эмерик, турецкий консул в Марселе.

Как я и предвидел, деньги понадобились Василию лишь в тот момент, когда он ступил на землю Франции.

Безусловно, если беднягу и можно было в чем-то упрекнуть, то уж никак не в расточительстве.

Он бесплатно добрался на русских и французских судах до Франции, двадцать семь дней проболев в Константинополе, и лишь на железной дороге был вынужден раскошелиться.

Именно тут и начались его расходы.

Место в вагоне третьего класса — пятьдесят четыре франка, питание — семь франков пятьдесят сантимов, итого — шестьдесят один франк пятьдесят сантимов, без всяких доплат за лишний вес багажа.

Я начал с того, что заставил Василия долго и основательно отмываться, а затем, в ожидании пошива для него новой кавказской одежды, велел купить ему полдюжины рубашек, пальто и блузу.

Через неделю, благодаря образцам одежды, привезенным мною с Кавказа, Василий произвел величайшую сенсацию на улицах Парижа: для толпы это был русский князь, для людей менее восторженных — казацкий гетман.

Кое-кто, считая необходимым окутать Василия сияющим ореолом таинственности и поэзии, заявлял, что это наиб Шамиля, взятый мною в плен.

Василий гордо шествовал среди всех этих перешептываний; никогда еще не доводилось ему быть так хорошо одетым и, осмелюсь сказать, так хорошо питаться и иметь такой хороший кров.

Так продолжалось целый год, при том что Париж так и не прояснил для себя, какое положение занимает подле меня Василий.

Пока Василий не выучился французскому языку, он не давал объяснений просто по неспособности делать это.

Заговорив по-французски, он не давал их уже из самолюбия.

Париж оставался в неведении.

Лишь те, кто был вхож в дом, могли разобраться, каково там истинное положение Василия, да и то Василий исполнял свои обязанности с таким достоинством, что можно было подумать, будто он проявляет заботу обо мне не как слуга, а как друг.

Однако, несмотря на свою восточную расслабленность и склонность заставлять других служить ему, вместо того чтобы самому служить мне, Василий обладал качеством, делавшим его исключительно ценным для меня слугой: я мог оставить у него перед носом как открытый кошелек, так и раскупоренную бутылку вина.

В отношении последнего Василий был почти мусульманином.

Но вот настал момент отправляться в Марсель, и, за два дня до собственного отъезда, я выслал вперед Василия и Теодороса в качестве квартирмейстеров.

В ожидании моего приезда и приезда моих спутников они поселились в гостинице «Лувр». Обосновавшись в гостинице, Василий занял господский номер, облачился в свою самую красивую черкеску и, блистая золотом и серебром, появился на улице Канебьер.

Увидев его, хозяин гостиницы «Лувр» не мог понять, с кем имеет дело.

Он поинтересовался у Василия, каковы будут его распоряжения, и был недалек от того, чтобы давать распоряжения Теодоросу.

Когда Василия спросили, желает он, чтобы ему подавали еду порционно, по меню, или уже готовую, по установленной цене, — цена эта составляла три франка за завтрак и четыре франка за обед, — Василий ответил, что предпочитает съедать всего два блюда, но выбирая их по своему вкусу, и потому будет завтракать и обедать по меню.

Тогда Фальке спросил у него, будет ли он есть за одним столом с Теодоросом.

В ответ Василий ограничился словами, что в его стране начальники не едят за одним столом с подчиненными.

Фальке остался в полнейшем сомнении, ибо из ответа Василия явствовало лишь, что между Василием и Теодоросом есть различие в положении и один из них начальник, а другой подчиненный. Но кто подчиненный, а кто начальник? Можно было поставить сто против одного, что подчиненный — тот, естественно, кто носит черный редингот, а начальник — тот, кто носит шитый золотом наряд и оружие с серебряными узорами.

Вечером того дня, когда Василий приехал в Марсель, в опере давали бенефис.

Василий купил билет в партер.

Само собой разумеется, Василий был героем вечера.

Южане, вообще говоря, ведут себя чрезвычайно непринужденно, в Марселе — непринужденнее, чем где-либо еще.

Один из соседей Василия рискнул спросить его, кто он такой.

Василий гордо ответил:

— Я грузин.

Другой сосед, видя, что иностранец соблаговолил ответить, поинтересовался у него, с какой целью он прибыл в Марсель.

Василий ответил, что он намеревается отправиться в плавание вместе с г-ном Дюма на его шхуне.

Вопросы и ответы следовали один за другим.