Одиссея 1860 года

И потому вместе с самыми стыдливыми из нашей компании я отошел чуть в сторону.

Так что у калитки остались лишь Ле Грей и доктор, не страшившиеся бури, которая, по моему мнению, неизбежно должна была обрушиться на их головы.

Когда колокольчик прозвучал в первый раз, никаких последствий это не имело; он зазвенел во второй раз, причем более властно; послышались шаги, зажегся свет; дверь открылась.

Я еще глубже забился в угол, где прятался, как вдруг, после слов «Что вам угодно?», которые довольно резким тоном произнес человек с фонарем в руках, услышал удивленный возглас Ле Грея и увидел, как он кинулся в объятия незнакомца.

В человеке с фонарем Ле Грей узнал не только своего собрата по ремеслу, но своего друга.

Этим собратом по ремеслу был Кретт — местный Ле Грей.

Еще не зная, кем оказался незнакомец, но успокоенные изъявлением дружеских чувств к нему со стороны Ле Грея, мы подошли ближе.

Нас тотчас же посвятили в то, что произошло; мы порадовались этому счастливому случаю и расчувствовались при виде неожиданной встречи друзей, а затем попросили г-на Кретта проводить нас к дому Альфонса Карра, если только Альфонс Карр живет неподалеку.

Альфонс Карр жил в двухстах шагах от г-на Кретта.

Нам повезло вдвойне.

Пройдя двести шагов, наш проводник остановился перед приоткрытой калиткой, толкнул ее и не колеблясь вошел внутрь.

Кругом разливался великолепный лунный свет; мы решительно двинулись по насыпной дорожке, окаймленной с обеих сторон рядами розовых кустов, у подножья которых, по каменным желобам, струились два ручья.

Воздух был напоен благоуханием роз и цветущих апельсиновых деревьев.

Светлячки, эти летучие искорки, загорающиеся в воздухе с наступлением первых весенних дней, мерцали среди ветвей деревьев.

Мы прошли так шагов двести, как вдруг по правую руку, за кустами роз и жасминной изгородью, увидели два ярко светящихся окна, которые походили на два огненных глаза, пытающихся пронзить ночную тьму.

В ту же минуту послышался звучный голос с весьма характерным тембром, спросивший:

— Это ты, Дюма?

Я узнал голос Альфонса Карра, но, признаться, вопрос меня удивил.

Изрядно помрачнев оттого, что мое появление не стало для него такой уж неожиданностью, я ответил:

— Да, это я; но как ты мог узнать, что это я?

— Я жду тебя уже два дня, — промолвил Альфонс Карр, выходя из огромных зарослей роз, сквозь цветы и листву которых, рассеиваясь в них, пробивался оконный свет.

Мы бросились в объятия друг другу, точно так же, как это сделали Кретт и Ле Грей.

Почему так происходит, что, когда два друга, которые оба живут в Париже, то есть в одном городе, но, погруженные в свои занятия, не видятся порой по два, по три года, а затем вдруг случайно встречаются, они спокойно обмениваются рукопожатиями, как если бы виделись накануне; тогда как, напротив, если один из друзей уезжает за границу, а другой, путешествуя, вновь сталкивается с этим уехавшим другом, на короткое время выпавшим из его поля зрения, это вызывает такую радость, такой восторг, такое излияние чувств, что начинаешь верить, будто два этих человека, встретившись, уже никогда не смогут разлучиться?

Дело в том, что во Франции они соотечественники, а за границей — братья.

После первых порывов восторга я смог внимательно осмотреть заросли, откуда вышел Альфонс Карр.

Это был настоящий девственный лес из кустов разноцветных роз размером с голову ребенка, гибкой жимолости с переплетенными, словно лианы, ветвями, и цветущего жасмина с огромными, как барвинок, лепестками.

А над этим благоухающим лесом высился дом, буквально снизу доверху покрытый вьющейся зеленью и, словно арабская женщина, оставивший в своем покрывале лишь два отверстия для глаз.

Под сводом очаровательной зеленой беседки вдыхали вечернюю свежесть две дамы; я был представлен им как друг хозяина, они были представлены мне как его родственницы.

Затем, в свой черед, я представил всем моих спутников.

— Вам известно, что завтра здесь будет устроен обед и соберется много народу? — промолвил Альфонс Карр, обращаясь к нашей компании.

Затем, взяв в руки свечу, он сказал мне:

— Пойдем, ты поцелуешь кое-кого, кто знает и любит тебя, хотя никогда тебя не видел.

Я поднялся вслед за ним на второй этаж: он открыл передо мной дверь в небольшую комнату, сплошь затянутую белой драпировкой, и показал мне лежащую в белой, как и вся остальная комната, кроватке очаровательную девочку лет семи или восьми.

Она спала с девственной непринужденностью, присущей ее возрасту; веки у нее были закрыты, но по ее длинным черным ресницам угадывалось, что под дугами ее изумительно очерченных бровей должны сиять огромные черные глаза.

Она буквально подставляла свой лоб устам ангелов, охраняющих детский сон.

Но склонился над ней, вздыхая, не ангел, а человек, со всеми человеческими слабостями и недугами, чуть менее злой, возможно, чем большая часть людей, но не более того.

— Ложась спать, она сказала: «Если Дюма приедет, ты ведь разбудишь меня, папа?» — заговорил Альфонс Карр. — Но, по правде сказать, она спит так крепко, что разбудить ее было бы грехом.