Одиссея 1860 года

Ночь мы провели под защитой форта Брегансон, в полнейшей безопасности, как и обещал мне капитан. Так что, если не считать случившегося у Поля Парфе ночного кошмара, заставившего Василия в одной рубашке выскочить на палубу, ночь прошла более чем спокойно. Полю приснилось, будто его убивают, а Василий уверял, будто во сне спешил ему на помощь. Несмотря на это утверждение Василия, после ночи с 12 на 13 мая храбрость его была поставлена под сомнение маловерами.

Утром, в тот самый момент, когда нашей шхуне предстояло сняться с якоря, мы увидели, что к нам со скоростью скаковой лошади, разбрызгивая кругом, подобно ей, хлопья пены, несется небольшая рыбачья лодка.

Лодка неслась прямо на нас, и казалось, будто она намерена проскочить между двумя нашими мачтами.

В двадцати шагах от шхуны она убрала парус и остановилась.

— Господин Дюма! — обращаясь ко мне, крикнул тот, кто выглядел хозяином трех или четырех человек, составлявших экипаж лодки. — Не угодно ли вам и вашим спутникам отведать вон в том замке, что у вас перед глазами, буйабес, приготовленный из рыбы, которую мы выловили этой ночью?

— Разумеется, угодно, — ответил я, даже не зная, от кого исходит это приглашение. — Предложение сделано настолько любезно, чтобы я не могу не принять его.

— Хорошо! — произнес тот же человек. — Через час я пришлю за вами.

— Присылайте, через час мы будем готовы.

Ялик поднял парус, обогнул наш бушприт и, возобновив свой стремительный ход, на минуту прерванный, направился к берегу.

Минут через десять лодка высадила на берег всех, кто был на ее борту, и, опустев, изящно покачивалась на воде, привязанная к причалу цепью.

Замок, куда нас столь учтиво пригласили отведать буйабес, являл собой нечто вроде средневекового дворца с двумя башнями по бокам, в глазах археолога и пейзажиста имевшими один, но существенный недостаток: вместо того чтобы гармонировать с пейзажем, они выглядели огромными белыми пятнами на нем.

Пока мы разглядывали замок — мои спутники с помощью подзорных труб и биноклей, а я — обходясь лишь собственными глазами, которые вблизи видят плохо, но зато вдаль видят так, что дадут сто очков вперед всем подзорным трубам инженера Шевалье вместе взятым, — на его громоотводе взвился трехцветный стяг. В ответ на этот знак внимания мы в свой черед подняли флаг.

Охваченные любопытством, мы несколько замешкались и, когда лодка вернулась и причалила к шхуне, еще не успели полностью привести себя в порядок.

Приятель нашего хлебосольного хозяина, которому было поручено временно заместить его, сообщил нам, что пригласил нас на обед г-н Шаппон, бывший марсельский банкир, а ныне брегансонский помещик, охотник и, главное, рыбак.

Я располагал кредитом у г-на Шаппона во время своего первого путешествия в Италию и как раз тогда и познакомился с ним.

Из газет, как и адмирал Ле Барбье де Тинан, он узнал о нашем отплытии из Марселя и, видя на борту шхуны, помимо матросов, пять или шесть бездельников, облаченных в красные моряцкие блузы и безучастно наблюдающих за подъемом якоря, подумал, что это можем быть только мы.

Приблизившись к шхуне, он узнал меня, и его догадки обратились в уверенность.

Во главе с капитаном Бограном мы сели в лодку и в свою очередь причалили к берегу.

На берегу нас поджидала огромная охотничья карета, мест на десять или двенадцать, запряженная парой лошадей.

Проехав через очаровательную сосновую рощу, плантацию тутовых деревьев, а затем вересковые заросли, куда более живописные, чем все плантации на свете, мы прибыли в замок.

Все чудеса, какие могло сотворить за два часа самое безудержное гостеприимство, были явлены нашим хозяином, его супругой и его дочерью.

Буайабес, приготовленный, согласно обычаю, не поваром, а самим хозяином, был лишь предлогом для великолепного обеда.

Господин Шаппон много путешествовал и из всех своих путешествий привез образчики вин: мадеру с Тенерифе, марсалу с горы Эрике, кипрскую коммандарию и андалусский херес; все это нам пришлось отведать, причем отведать так, как принято в доме человека, считающего важным, чтобы его вино было оценено по достоинству.

На все наши возражения он отвечал в соответствии с теорией Мейербера, заявившего: «Чтобы понять мою музыку, надо прослушать ее шесть или семь раз»; эту теорию прославленному маэстро посчастливилось воплотить в жизнь, и, принося пользу музыке, она при этом нисколько не вредит денежным интересам музыканта.

В один прекрасный день я примусь сочинять пьесы, которые станут понятны лишь после шестого или седьмого представления; если дело дойдет до восьмого представления, таких пьес будет штук пятьсот.

Вина г-на Шаппона имели не меньший успех, чем партитуры Мейербера.

На шхуну мы вернулись в пять часов вечера.

Ветер, удивительнейшим образом, стал попутным; впервые после нашего отплытия из Марселя он оказал нам подобный знак внимания.

Если после ужина в Йере наши пассажиры вернулись храбрецами, то после обеда у г-на Шаппона они вернулись бахвалами.

Пока мы огибали оконечность мыса Брегансон и остров Леван, все так или иначе выполняли свои обещания.