Одиссея капитана Блада

вредно. Вас разобьет паралич, если вы будете так горячиться…
Полковник с проклятиями оттолкнул доктора, бросился к колодкам и сорвал
пальмовый лист со спины пленника.

– Во имя человеколюбия… – начал было Блад.

Полковник, задыхаясь от ярости, заревел:

– Убирайся вон! Не смей даже приближаться к нему, пока я сам не пошлю

за тобой, если ты не хочешь отведать бамбуковой палки!
Он был ужасен в своем гневе, но Блад даже не вздрогнул. И полковник,
почувствовав на себе пристальный взгляд его светло-синих глаз, казавшихся
такими удивительно странными на этом смуглом лице, как бледные сапфиры в
медной оправе, подумал, что этот мерзавец-доктор в последнее время стал
слишком много себе позволять. Такое положение требовалось исправить немедля.
А Блад продолжал спокойно и настойчиво:

– Во имя человеколюбия, разрешите мне облегчить его страдания, или

клянусь вам, что я откажусь выполнять свои обязанности врача и не дотронусь
ни до одного пациента на этом отвратительном острове.
Полковник был так поражен, что сразу не нашелся, что сказать. Потом он
заорал:

– Милостивый бог! Ты смеешь разговаривать со мной подобным тоном,

собака? Ты осмеливаешься ставить мне условия?

– А почему бы и нет? – Синие глаза Блада смотрели в упор на

полковника, и в них играл демон безрассудства, порожденный отчаянием.
В течение нескольких минут, показавшихся Бладу вечностью, Бишоп молча
рассматривал его, а затем изрек:

– Я слишком мягко относился к тебе. Но это можно исправить. – Губы

его сжались. – Я прикажу пороть тебя до тех пор, пока на твоей паршивой
спине не останется клочка целой кожи!

– Вы это сделаете? Гм-м!.. А что скажет губернатор?

– Ты не единственный врач на острове.

Блад засмеялся:

– И вы осмелитесь сказать это губернатору, который мучается от подагры

так, что не может даже стоять? Вы прекрасно знаете, что он не потерпит
другого врача.
Однако полковника, охваченного диким гневом, нелегко было успокоить.

– Если ты останешься в живых после того, как мои черномазые над тобой