Одна душа (СИ)

На войну ушли все трое – Априй, Нехо и Аменемхет. Остался лишь Иниотеф, чтобы в случае гибели всей фараонской семьи занять престол и воспитать пока ещё не появившихся на свет наследников. При подобных мыслях у юного Наместника холодок пробегал по коже – он не мог представить себе, что, вероятно, потеряет и родителей, и будущего супруга, и единственным, что у него останется, будут два крохотных существа, ещё только готовящиеся прийти в этот мир. Иниотефу было больно думать и о смерти родителей, и о смерти друга. Вся жизнь перевернулась бы с ног на голову и никогда не стала бы прежней.

Став Наместником, Иниотеф ощутил и познал всю тяжесть, которая ложится на плечи правителей. Ему стало ясно, что страной правит не один Фараон, а двое, не только потому, что это – древняя традиция, идущая из глубины веков, а потому, что это насущная необходимость. Один человек с трудом может справиться с такой огромной ответственностью. Он видел, как правят его родители – Априй больше занят переговорами и расправами, а Нехо – бумажной волокитой. И тот, и другой вряд ли смогли бы поменяться ролями. Нехо никогда бы не смог безжалостно отправлять на казнь даже виновных людей, а Априй не высидел бы за документами и часа. Они нужны друг другу не только как две любящие души, но и как опора друг для друга. Только когда Фараоны действуют заодно, когда смотрят в одном направлении, когда их помыслы направлены на одно и то же – страна процветает. Теперь Иниотеф знал историю своих дедов, Аменхотепа и Тутмоса, которые жили и умерли лютыми врагами. Они никогда ни в чём не были согласны, и это отразилось на состоянии страны. Разлад в фараонской семье – трагедия для государства.

Теперь Иниотеф, оказавшись один на месте, где положено быть двоим, отправил в отставку старого чати*, который больше пиршествовал и предавался порокам, чем помогал править страной, и назначил нового, своего дальнего родственника – Небироса, мужчину постарше себя, проверенного долгой честной службой. Старый чати, Хеджер, ушёл с поста покорно, но затаил злобу на юного Наместника.

При помощи Небироса разбираться в делах стало проще, и Иниотеф пообещал ему, что оставит его на посту по возвращении родителей. Проводя много времени вместе с новым чати, Наместник проникся к нему тёплым дружеским чувством, которое он редко проявлял, чтобы оставить, всё же, отношения с Небиросом более официальными, чем товарищескими. Изредка Иниотеф заходил к девушкам, носившим их с Аменемхетом детей, спрашивал, не нужно ли им чего, и уходил. На все томные и влекущие взгляды он реагировал рассеянной улыбкой, отстранённой и печальной. Вскоре девушки перестали проявлять к нему знаки внимания, уверившись, что это не имеет никакого смысла.

Иниотеф часто вспоминал, как простился со своей семьёй. Помнил, как родители, хмурые и встревоженные, объявили о предстоящем походе и велели Аменемхету ехать с ними. Помнил, как перед самым отъездом влетел в отцовские покои и, презрев всякие правила приличия, обнял их обоих и долго стоял, не в силах пошевелиться. Отцы крепко обняли его в ответ, тоже молча.

– Только вернитесь. Прошу вас, только вернитесь назад, – юноша наконец смог выдавить из себя несколько слов.

– Вернёмся. Живые или мёртвые – вернёмся, – Априй мрачно усмехнулся одним углом рта.

– Вернитесь живые, – шепнул Иниотеф и вышел, подавленный и окружённый дурными предчувствиями.

Всю ночь перед отъездом они с Аменемхетом не спали. Возможно, это была их последняя ночь. И, уставшие и разморённые, они лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу и не смея нарушить тишину. Их сердца бились в одном ритме, размеренное дыхание одновременно срывалось с приоткрытых губ. Иниотеф чувствовал душераздирающую боль. Он не знал, сможет ли ещё когда-нибудь вот так лежать, прижавшись к широкой груди, чувствуя сильные руки, сможет ли сказать своему возлюбленному хоть слово – и услышать что-то в ответ. И эта безызвестность мучила, корёжила и сдавливала всё внутри. Хотелось плакать, как ребёнку, но Иниотеф сдержался. Он только теснее прижимался к родному тёплому телу, пряча лицо на плече, до боли сжимая кулаки.