Одна и пять идей. О концептуальном искусстве и концептуализме

Эти термины – ценные свидетельства существовавших тогда видов практик, но я полагаю, что содержание было – как всегда – определяющим. С самой середины 1960-х годов ведущим приемом, если можно так выразиться, была работа над концепцией искусства, испытание возможностей художественных практик, которые можно было бы назвать метадискурсивными, и использование разных видов языков для этой цели. Так что, например, творчество в духе A&L изначально было аналитической практикой, развивающей идеи о возможностях художественной практики сначала через исследования воображаемых или актуализированных теоретических объектов, а затем через анализ воображаемых теорий и теорий воображения или, лучше сказать, теоретизирование. Однако в начале 1970-х годов всё изменилось. Аналитическая работа продолжилась, но стала синтетической в том смысле, что превратилась в исследование вопросов и опытов, которые были гораздо шире, чем искусство и его языки, и, конечно же, в исследование теорий размышления и рассуждения об этих вопросах и опытах. Это было очевидным влиянием общественных движений в 1960-е годы.

Яркий пример этих изменений – Ханс Хааке. Менее очевидна, но не менее значима траектория творчества самих A&L, особенно в Нью-Йорке, а затем в Австралии начиная с 1975–1976 годов. Однако эти процессы происходили по всему миру, будь то в Центральной Европе или Латинской Америке, иногда раньше, иногда позже. Связь между концептуальным и политическим представляется как раскол, или смещение, или же взаимосвязь, в зависимости от локального контекста. Именно в этой связи я вижу ваш Послеродовой протокол.

Мэри Келли Когда я начала работать над созданием Послеродового протокола в 1973 году, меня интересовали параллели с деятельностью A&L в Англии. Они были очень влиятельны, так же как и творчество Кошута в Нью-Йорке. Я действительно хотела сместить акцент с понятия аналитического суждения к более синтетическому процессу. Это намного сложнее, чем просто сказать, что я собиралась вернуть жизнь в искусство. Ваше собственное понимание концептуального искусства – согласно которому вы выдвигаете идею практики, исследующей сами условия существования этого исследования, – очень близко мне. Однако в моем случае основополагающим условием является изучение предмета. Это совпало с теми вопросами, которыми задавались вне контекста искусства в марксизме и феминизме. Для самой первой своей работы Предисловие к Послеродовому протоколу я использовала найденные объекты. До этого концептуальные произведения в значительной мере сторонились такой материальности.

Это был один из первых уверенных шагов в сторону от сложившейся концептуальной эстетики. Вторым шагом стало решение не использовать фотографию. Я хотела подчеркнуть аффективную, эмоциональную нагрузку отношений, которые документировала. Но когда я наложила лакановскую схему на детские распашонки, я не думаю, что в тот же самый момент осознала, насколько провокационным – или даже далекоидущим – окажется это сопоставление. Всё началось как очень настойчивая и во многом интуитивная попытка представить желание – можно сказать: желание теории (совсем уж зачаточной с точки зрения женского движения) вместе с катексисом повседневного опыта материнства. Послеродовой протокол был первой известной мне работой, которая напрямую представила отсылки к философии Лакана, но здесь нет существенного разделения между эмоциональным эффектом теории и эмоциональным эффектом объектов, между способностью материальных объектов быть выдуманными или организованными теоретически, а для теории – обладать материальностью. Благодаря соединению этих отдельных областей в каком-то смысле осуществляется и стирание их границ.