Одна история

Тут требуются некоторые объяснения. На всем протяжении нашего романа мне просто не приходило в голову, что мы «обманываем» Гордона Маклауда, мистера СБ. Мне не приходило в голову припечатать его занятным словцом из старинной жизни: «рогоносец». Я, понятное дело, вовсе не жаждал, чтобы он о нас узнал. Но все, что происходило между мной и Сьюзен, было, с моей точки зрения, нашим личным делом и никоим образом его не касалось. По отношению к нему я не испытывал ни презрения, ни высокомерия молодого бычка, резвящегося – не то что он – с его женой. Вы, наверное, решите, что это заурядный самообман заурядного любовника, но я с вами не соглашусь. Даже когда ситуация… изменилась и я начал относиться к нему по-другому, эта сторона дела осталась неизменной. Он был сам по себе, понимаете?

* * *

Сьюзен, сочтя, вероятно, что я недооцениваю ее подругу Джоан, когда-то с мягким укором сказала, что история любви у каждого своя. Охотно приняв это на веру, я порадовался такому подарку судьбы, который выпадает всем и каждому, но при этом укрепился в мысли, что ни одной живой душе не досталось подарка, равноценного моему. При этом я вовсе не стремился вызнать, была ли у Сьюзен в прошлом своя история любви с Джеральдом или с Гордоном, а в настоящее время – со мной. Вместила ли ее жизнь одну, две или три подобные истории.

* * *

Сижу я как-то вечером у Маклаудов. Время позднее. Маклауд, приговоривший свои баллоны и галлоны, уже лег спать и храпит, как трактор. Мы со Сьюзен сидим на диване и наслаждаемся записью концерта, который недавно слушали в Ройял-Фестивал-Холле. Взглядом я выдаю все свои намерения и желания.

– Нет, Кейси. Только поцелуй едва-едва.

Такой поцелуй – это едва-едва заметное касание губами, она даже не разрумянилась. Зато мы держимся за руки.

– Не хочется уходить, – жалея себя, говорю я. – Ненавижу свой дом.

– Тогда зачем называть его своим?

– Не важно. Я хочу остаться здесь.

– У нас в саду можно мигом соорудить палатку. В гараже наверняка завалялся ненужный брезент.

– Ты же понимаешь, о чем речь.

– Я прекрасно понимаю, о чем речь.

– Давай я потом выпрыгну из окна.

– Тебя арестует первый же патрульный. А после этого нас пропечатают в «Эдвертайзер энд газетт». – Сьюзен помолчала. – Знаешь что… Этот диван элементарно преобразуется в кровать. Уложим тебя здесь. А если СБ столкнется с тобой перед уходом на работу, мы скажем, что…

И тут звонит телефон. Сьюзен подходит, слушает, говорит «да», мрачнеет и накрывает трубку ладонью.

– Тебя.

Это моя мать, кто же еще: спрашивает, где я нахожусь, – вопрос бессмысленный, поскольку в телефонном справочнике, куда она наверняка заглянула, рядом с номером телефона указан адрес. Кроме того, она желает знать, в котором часу я вернусь.

– Я, – отвечаю, – немного устал. Переночую здесь: мне отвели диван-кровать.

В последнее время она то и дело слышала от меня вопиющую ложь, но вопиющая правда – это уже чересчур.

– Ни в коем случае. Через шесть минут я за тобой заеду. – И бросает трубку.

– Через шесть минут она заедет.

– Боже правый! – ужасается Сьюзен. – Как ты считаешь, не предложить ли ей стаканчик хереса?

В течение пяти минут и сорока пяти секунд мы хохочем, а потом слышим, как у дома тормозит автомобиль.

– Ступай, грязный потаскун, – шепчет она.

За рулем сидела моя мать в розовом халате, накинутом поверх розовой ночной рубашки. Я не проверял, но сдается мне, на ногах у нее были розовые домашние тапочки. Она до половины выкурила сигарету и, перед тем как включить передачу, щелчком бросила тлеющий окурок на подъездную дорожку Маклаудов.

За время короткой поездки мое настроение изменилось от наглого безразличия до ярости, смешанной с унижением. В машине висело английское молчание, при котором все невысказанные слова безошибочно понимаются обеими сторонами. Я лег в постель; меня душили рыдания.

* * *

Тот случай больше не упоминался. Сьюзен была достаточно наивна и, что самое удивительное, даже не пыталась этого скрывать. Мне кажется, притворство вообще противоречило ее природе. А кроме того… ладно, потом.

Но вот, к примеру, однажды она сказала (не помню, в какой связи), что, скорее всего, не легла бы со мной в постель, если бы не знала, сколь необходима мужчине «сексуальная разрядка». От разговоров того времени в памяти сохранилось лишь это незатейливое выражение.

За которым, очевидно, крылась не столько наивность, сколько невежественность. Или, если угодно, народная мудрость, или патриархальная промывка мозгов. И я призадумался. Не следовало ли отсюда, что она не желала меня так же сильно, как я вожделел ее – постоянно, хронически, испепеляюще? Что секс означал для нее нечто иное, чем для меня? Что она уступала мне исключительно по медицинским показаниям – чтобы я не взорвался, как паровой котел или автомобильный радиатор, если не получу требуемой «разрядки»? И существует ли нечто подобное в женской сексуальной психологии?