Одна маленькая ошибка

Мои друзья никогда не принимали всерьез мои жалобы о том, что Аду родители любят больше, и наперебой заверяли, что всякий думает, будто брата или сестру любят больше, а на самом деле мама и папа, как и любые родители, любят нас одинаково, потому что все родители любят детей одинаково. У них может быть любимый цвет, любимое время года, но не бывает любимого ребенка. Тот, у кого нет собственных детей, даже представить не может, что такое возможно. Понятно, что ни один родитель не сумеет ответить на вопрос, кого из детей он бросится спасать первым в случае смертельной опасности. Но мои родители, судя по всему, точно знают, кто у них любимый ребенок. Им даже вопросов об опасности не задавали, а они свой выбор уже сделали.

Джек был прав: первенца всегда любят больше.

– Элоди? – Джек убирает мне от лица свесившиеся волосы. – Прости, мне не стоило рассказывать.

– Все в порядке.

– Мне было очень неприятно слушать, как ты их жалеешь, когда они такого наговорили. Я просил Мередит надеть что‐нибудь черное, приглушенное, это было бы уместно, но им с Адой захотелось ярких цветов. Кричащих. – Он фыркает, морщась от одних воспоминаний. – Ты в курсе, что вечеринку в честь беременности Руби никто отменять и не думает? Они только о ней и говорят. Ну да, они за тебя переживают, но и вполовину не так сильно, как я ожидал. Так что им не так уж и повредят еще несколько дней без тебя. Может быть, если поиски затянутся, они наконец‐то проникнутся ситуацией.

Я в ярости, и это куда приятнее, чем ощущать себя нелюбимой и сломленной. Забрав стакан у Джека, я заявляю:

– Ты прав. Пусть катятся к черту, – и одним глотком выпиваю обжигающий виски.

Весь остаток дня и до поздней ночи Джек изо всех сил пытается поднять мне настроение, но я как жена Пигмалиона, вырезанная из слоновой кости. Абсолютно безжизненная. Джек говорит, что я любима. Старательно убеждает в этом, но мои уши – две закрытые раковины, не способные слышать. Тогда он вытаскивает с чердака старый проигрыватель, принадлежавший Кэтрин, и виниловые пластинки. Устроившись на ковре в гостиной, мы пьем вино и слушаем музыку нашей юности. Джек пытается создать атмосферу тех времен, когда все было гораздо проще, когда мы не изображали похищение, не прятались от полиции. Слушая, как The Temptation поют свою My Girl, я начинаю размякать, как свечной воск. Когда я была маленькой, мы с мамой танцевали под эту песню в гостиной – только вдвоем, – и я надевала ее белые туфли на шпильках.

Я понимаю, что вот-вот расплачусь.

Джек гладит меня по волосам, и я опускаю веки, чтобы не дать воли слезам.

После смерти Ноа Джек остался единственным во всем мире, кто по-настоящему меня любит.

Эта мысль накатывает, а затем исчезает, одновременно утешая и огорчая еще больше.

Глава двадцать шестая

Двадцать пятый день после исчезновения

Адалин Арчер

После телеобращения наша жизнь стала невыносимо насыщенной. Маме с папой каждый день приходят десятки писем самого разного содержания – от сочувственного до жестокого. У нас была возможность отдавать их сначала в участок, чтобы полицейские первыми вскрывали и читали все послания, но мама отказалась. Она хочет сама читать их все. Каждое письмо до единого.

Чаще всего люди пишут о том, что они мысленно поддерживают нас и молятся о благополучном исходе поисков; пара человек поведала, что у них тоже пропали родные; несколько записок пришло от психов, которым нравится врать, что они якобы держат тебя на чердаке, закованную в цепи. Такие послания я передаю в полицию. Странно думать, что одно из них может оказаться чистосердечным признанием от твоего настоящего похитителя, а я его держала в руке.

Несколько недель мне никак не удавалось заставить маму вернуться из выдуманного мира и признать, что тебя похитили, но теперь, когда она все‐таки посмотрела правде в глаза, мне начинает казаться, что лучше бы она и дальше жила в своих фантазиях. Теперь она постоянно плачет, выносит всем мозг и без конца читает в интернете статьи о пропавших людях, а потом начинает их пересказывать – к месту и не к месту.

Пару дней назад мы заглянули к Кэтрин на чай с пирогом. И мама неожиданно выдала:

– В Великобритании каждый год пропадает около ста тысяч человек.

– Господи, – охнула Кэтрин, и в гостиной повисла гнетущая тишина.

И я вот о чем подумала: это ведь огромное количество. Пропадающие люди – как заколки-«невидимки», постоянно куда‐то неожиданно деваются, а вот куда именно?

Когда я вчера забежала к родителям, мама сообщила:

– Знаешь, а людьми в качестве сексуальных рабов торгуют не только в других странах, у нас такое тоже происходит.

Папа теперь по вечерам уходит надолго гулять. Говорит, ему так лучше думается, а я уверена, что он ищет тебя. Он тут как‐то пришел ко мне домой вечером, принес ящик с инструментами и начал чинить всякие вещи, которые на самом деле чинить вовсе не требовалось.

– Я заказал для тебя уличный сенсорный фонарь, – заявил он.

– У меня есть.

– Этот лучше. Ярче.

– Мне не нужен такой яркий.

– Его завтра привезут.

– Вовсе не стоило.