Одна на миллион (СИ)

— Ладно, смотри, — Никита встал чуть позади меня, перекидывая баскетбольный мяч из руки в руку с такой лёгкостью, словно он был рождён для того, чтобы это делать, — Всё просто. Поднимаешь мяч над головой в согнутых в локтях руках, — каждый свой комментарий он сопровождал демонстрацией, за которой мне минутами ранее было приказано следить очень внимательно. — Затем вытягиваешь их вверх и плавными движениями кисти и пальцев бросаешь мяч в корзину.

Бросок — точное попадание в кольцо.

Я несколько раз хлопнула в ладони с притворным выражением восхищения. Никита изобразил реверанс или, если быть точнее, что—то, отдалённо на него похожее.

— Когда это делаешь ты, всё выглядит действительно легко. Когда это делаю я — мяч бумерангом отлетает от кольца мне в лицо.

— Это было забавно, — Никита подавил смешок.

Я в десятый раз за последнюю минуту коснулась носа, проверяя, не идёт ли кровь.

— Всё, хватит с меня баскетбола, — я устало вздохнула и отправилась в сторону скамеек, бросив по дороге: — Мы играем уже целую вечность!

— Не думаю, что прошло больше двух часов.

— Рассказывай.

— Хочешь поспорим?

Я присела на скамейку и сгорбилась, упершись локтями в колени.

— Какое у тебя отчество?

— Алексеевич.

— Я с вами, Никита Алексеевич, больше никогда в жизни спорить не собираюсь. Вы жульничаете.

Никита рассмеялся.

— Может, тогда в волейбол? Или футбол? Не знаю, какой ещё инвентарь кроме мячей здесь находится в годном для эксплуатации состоянии …

— Я не хочу играть! — воскликнула я. — Я хочу … кушать.

Никита на мгновение замер, задумавшись, а затем смешно скривился.

— Да, я тоже. Причём страшно. Нужно с этим что—то делать.

— Но что? Кабинет труда мы уже объели, и что—то мне подсказывает, что в твоём волшебном рюкзаке больше нет бутербродов.

— Сейчас я забью трёхочковый, и мы пойдём в медпункт за аскорбинками.

— Не смешно.

— А кто сказал, что я шучу? — Никита вскинул брови. На его губах играла ухмылка.

Никиту тяжело было разгадать: он говорил несерьёзные вещи с серьёзным выражением лица, а серьёзные — наоборот. И, как оказалось позже, в тот раз он пошутил наполовину — мы действительно отправились в медпункт. По дороге Никита объяснил мне, что у Ниночки — врачихи, которая, по моему мнению, больше походила на продавщицу мясного отдела в лучших традициях восьмидесятых годов со своими синими тенями и дорогой, но плохо сделанной химией, был низкий уровень сахара в крови, и у неё в столе всегда лежало что—нибудь вкусненькое.

— Не вкусненькое, а содержащее сахар. Это может быть любой быстроусвояемый углевод, — перебила я.

Никита закатил глаза, а затем на мой вопрос по поводу его излишней осведомлённости о жизни школьной медсестры, ответил:

— У меня со зрением проблемы. Я бы даже сказал, большие проблемы. Я прохожу проверку несколько раз в год, следовательно, частенько бываю в медпункте. Мы с Ниночкой в хороших отношениях — однажды она даже пригласила меня на Новогоднее застолье.

— Надеюсь, ты не пошёл, — сказала я.

— Почему? — Никитины глаза горели искренним удивлением, — Пошёл. Точнее, заскочил на часок, чтобы подарить ей цветы и немного пообщаться.

— Фу! — я поморщилась. Воображению удалось нарисовать не очень приятные картинки в моей голове. — Пожалуйста, скажи мне, что ты действительно просто с ней говорил, а то ведь ей уже за сорок, как—то это всё не правильно …

— Рита! — Никита толкнул меня кулаком в плечо — не сильно, но достаточно для того, чтобы я пошатнулась. — Ужас! Как ты вообще могла … Рита, блин! Ниночка просто очень одинока. Её муж умер пару лет назад, детей у них нет, только кот: большой такой, рыжий, дурной немного.

— А почему Ниночка? Она уже лет пятнадцать как не Ниночка.

— Она попросила её так называть … Вас, женщин, вообще хрен поймёшь.

Ещё Никита рассказал о том, что на следующий год Ниночка собирается увольняться, продавать квартиру и переезжать жить в небольшой домик с участком в восемь соток на юге страны. “Этот дом покойный муж построил сам, и они всегда представляли себе, как вместе встретят там старость” — говорил Никита с таким упоением, словно когда—то это была и его мечта.

Но всё, о чем могла думать я — это то, насколько сильно все вокруг Никиты его любили. У меня складывалось впечатление, что у него даже неприятелей не было, не то, что заклятых врагов.

— Не поделишься? — вдруг спросил Никита, привлекая моё внимание.

Он остановился на лестничном пролёте, ведущем в подвал, где располагался медпункт, вцепившись одной рукой в перилла, а другой размахивая ключами.

— В смысле?

— Ну не знаю, просто мне показалось, что ты о чём—то задумалась и выпала из разговора.

Так и было.

— Не важно, — я улыбнулась. — Просто здорово, наверное, когда вокруг тебя столько много любящих людей, ценящих тебя просто за то, что ты вот такой вот весь.

— Какой “такой вот весь”? — уточнил Никита.

Я пожала плечами.

— Гиперактивный маленький засранец. В хорошем смысле, конечно. Забавный. Понимающий. И добрый … По крайней мере, по каким—то неизвестным мне причинам, со мной ты именно такой.

Тут я замолчала.