Одна отдельно счастливая жизнь

Итак – армия. Из Москвы тащились 5 дней, не зная куда, в скотном вагоне. Сержанты всё украли, и нас никто не кормил. От злости громили базары на остановках. В военкомате сказали “на Кавказ”, но очутились в Баку, в Сальянских казармах. В Москве было -10, а здесь +30. Сидим под стенами огромного дувала, ждем начальство. Впереди – три года неизвестно чего. Все думаю об одном – удастся ли выжить. Ребята все из Куйбышевского района. Крепкие, спортивные, несколько боксеров. Заранее договариваемся, что держимся вместе. Карантин – 3 месяца. В первую же неделю на вечерней поверке подрался с сержантом Базулько. Первая гауптвахта – 10 суток. Зато среди своих сразу стал популярен. Вскоре пригнали вторую группу москвичей. Я был в казарме, меня зовут истошным голосом: “Скорей, Вит, беги на плац! Там какой-то художник стоит, без штанов!” Выбегаю – да, кто-то высокий в шубе, из-под шубы торчат белые кальсоны, на плече – огромный этюдник. Бросается ко мне: “Витя, это я, Забелин, Слава!” – “Славка, я тебя не узнал! А штаны-то где?” – “Да пропил как-то по дороге!” – “Молодец, узнаю МСХШ! Ну, давай, привыкай! Будем вместе!”

Сразу стало как-то теплее, все-таки близкая душа. Славка был моложе по классам на два года, но я его помнил как тонкого живописца. Мог ли тогда кто подумать, что этот разгильдяй в кальсонах – будущая знаменитость, профессор института им. Сурикова, декан, что будет в США клуб его имени! А от тех времен осталась лишь одна фотография, где мы вместе. Первый год мы были в одной части, а потом нас раскидало.

В начале марта 1956 года были объявлены учения в районе Тбилиси. Из нашего полка взяли несколько САУ-152, и сразу, ночью, мы выехали по железной дороге на платформах. Уже на подходе к городу начали появляться тревожные слухи о каком-то восстании. Все заволновались, но начальство молчало. Когда пришли на станцию Азианы, узнали, что несколько сотен студентов с оружием захватили штаб ПВО в Тбилиси. Но момент они выбрали неудачный – идут учения, кругом войска. Это было 9 марта – три года со дня похорон Сталина. Командование Закавказского военного округа поступило мудро: студентов заблокировали в ПВО, окружили, заставили сдаться – почти без жертв.

Летом начались реформы. И я оказался в настоящей пустыне, носящей имя “Чертов палец”. Место совсем голое, нет никакого укрытия. Посреди каменистого, открытого всем ветрам плоскогорья стоят казармы и финские домики, сбитые кое-как, на скорую руку. Ближайшее шоссе Баку – Шемаха в 10 км. Дети офицеров учатся в Баку. Поэтому обстановка в полку своеобразная: офицеры, большинство – бывшие фронтовики, уже немолодые, очень всем недовольны, озабочены своими проблемами. В полк приходят усталые, нервные. Солдаты предоставлены в распоряжение старшин, которые умеют только орать по пустякам. Чем занять солдат – не знают, болтаемся без дела. К тому же все голодные. Из “центра” идут только бочки с ржавой селедкой и черняшка. Жрать нечего, делать нечего!

Командир полка полковник Баранов (всеобщий любимец по прозвищу Батя) придумал и быстро организовал подсобное хозяйство. Свиньи, гуси, утки, сало свое. Создали стройбат, куда вошли в основном закарпатцы из Стрыя, человек двадцать.

Я служил сперва заряжающим, потом наводчиком на САУ-152. Экипажи были в основном “сибирского происхождения”. Механики-водители из Иркутска, другие из Забайкалья. Они и задавали тон в полку. Не было ни склок, ни драк, ни воровства, ни дедовщины. Впрочем, и слова такого не было. Я стал уж думать, что мне “везет на коллективы”.

Более всего не любил строевую подготовку. Помню, как зампострой кричал мне на плацу: “Рядовой художник, выше ногу, тяни носок! Это тебе не по бульвару возле «Метрополя» с кисточкой гулять!” Зато мне удавались ночные стрельбы (с инфракрасным прицелом), которые тогда только входили в моду. Я как-то легко ловил цель на зеленом экране, стрелял обычно на “5”. За армейские соревнования получил первый отпуск в Москву. Постепенно я проникся “танкистской романтикой”. Привык махать тяжелой кувалдой, разбивая траки, выколачивая из них горный камень после учений. Конечно, физически тяжело, но зато было у танкистов больше свободы. Помню и сладкий запах дизельного выхлопа в чистом холодном воздухе высокогорного полигона, и запах нагретой солярки в раскаленной пустыне. А вкус подгорелых шашлыков из свежего, только что – случайно! – убитого барана на танковом полигоне в горах! Правда, я частенько попадал на гауптвахту из-за своей вспыльчивости и несдержанности.

Постепенно привык к диким, желто-багровым краскам местных закатов, к тому, что ветра день и ночь бьют песком по морде, отчего кожа становится как наждачная бумага, что бессмысленные кроссы в сапогах по пустыне калечат ноги, “только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог”.