Одна отдельно счастливая жизнь

И вот я опять работаю в зале недостроенного клуба, в красной майке, галифе и сапогах. В зале прохладно, ветерок. Рядом сидит дочь начальника снабжения, девочка по имени Муза лет двенадцати-тринадцати, ждет, когда будем рисовать портрет. Кругом валяются краски, тряпки, кисти, палитры. Вдруг в ослепительном свете дверного проема появляется темными силуэтами большая группа офицеров и идет прямо на нас!

А я с испугом вижу впереди генерала со множеством звезд на погонах (командующий!) – и вытягиваюсь по стойке “смирно”. За спиной замполит шипит на меня: “С ума сошел, стоишь в таком виде! 10 суток!”

Секунда удивления – все остановились! Но тут командующий делает такой широкий жест рукой, как бы обводя сцену, и громко говорит: “Так-так, все ясно. Это художник, а это его муза”. У всех отлегло, но вдруг из угла раздается детский голосок: “Так точно, товарищ генерал, меня зовут – Муза!” Молчание. И вдруг командующий захохотал, очень искренне и громко: “Смотрите – я угадал! Вот это да!” И все вокруг разом также захохотали. Неловкость исчезла, все расслабились. Взоры обратились на “Салют Победы”.

Командующий подошел ближе и стал смотреть картину очень серьезно, внимательно. И вся комиссия за ним. Спрашивает: “Где это будет висеть?” – “В солдатской столовой”. – “А нельзя ли что-то в этом духе для округа?” Я говорю: “Конечно, с удовольствием, товарищ генерал армии!” Тут выскакивает замполит: “Завтра же, завтра же вам отправим!” Все опять захохотали, уже над его угодничеством.

Мне, конечно, жить стало легче. Как сказали бы сегодня – “социальный статус заметно повысился”. Старшина Пискун называл меня теперь “полезным для полка человеком”.

Под маской стайера

В субботу и воскресенье вообще обо мне никто не вспоминал. К тому же мой друг по карантину москвич и шофер Володя, который теперь возил начштаба армии генерала Чепуркина, как-то привез его к нам в полк “посмотреть картину”. Это уже была настоящая сенсация: большая честь для полка, а для меня – благоволение начальства.

Так что на третьем году службы я мог по выходным уйти “в самоволку”, вполне незаметно. Одно плохо было – далеко. До Баку – 36 км. Выходил в пять часов утра и вроде бы бежал на длинную дистанцию, пока не скрывался за холмами. А на шоссе ловил попутку. Солдату обычно не отказывали. В городе шел к землякам-москвичам, которые составляли армейский автовзвод. И у них проводил целый день. Шли на море, или в кинотеатр “Низами”, или на базар “Кубинка”, или на Приморский бульвар. Вечером потихоньку выпивали. Тут в первых рядах был Слава Забелин. Все его любили и относились как к ребенку. Слава признавал только водку, вино не любил. Валя Кузин пел под свою гармонь традиционный репертуар: “Ванинский порт”, “Окурочек” и т. п. Но были и новые песни: “Мы с тобою писем ждем крылатых”, “Над горами незакатными” – все очень сентиментальные. В общем, типичная советская идиллия, но без этого, может быть, и не выжили бы. Обычно после наших вечеров в автовзводе, уже к ночи, кто-нибудь на “виллисе” подкидывал меня до части. Но иногда, когда все были выпивши, приходилось добираться обратно одному и идти от шоссе пешком горной дорогой. До сих пор помню огромное, ночное, всегда очень звездное небо, стрекот цикад, а иногда и вой шакалов вдали. К счастью, на дорогу они не выходили. Так шел 3 часа в полном одиночестве. Сплошная романтика! Может быть, это были лучшие часы в жизни. Свобода, одиночество и Космос. “И звезда с звездою говорит”. А в полку все считали, что я бегаю до ночи на длинные дистанции, и прозвали стайером.

Памяти Вячеслава Забелина

“Салют” повесили в большой общей столовой. Помещение было темноватым, но огни салюта в картине светились от этого еще лучше. Начальство вошло во вкус, и мне предложили еще одну тему для картины из истории полка, как один артиллерист, расстреляв все снаряды, подорвал себя последней гранатой. Картина получилась суровая, без советских красивостей, даже “психологичная”. Решили послать ее на большую выставку военных художников в Тбилиси. В одном из чудом сохранившихся газетных отзывов написано, что “картина «Последняя граната» исполнена с большим чувством и мастерством”. В другой газете поместили репродукцию еще одной моей работы – “На привале”. Эта была попроще, в духе “Васи Теркина”.