Дядюшка Лешек был не только замминистра обороны, но в течение пятнадцати лет еще и “уполномоченным правительства по делам пребывания советских войск в ПНР”. Однажды в Москве я пришел в ОВИР за разрешением, и какой-то чиновник стал объяснять мне: “Поймите, так дела у нас не делаются. Когда вас приглашают на таком уровне, вначале должен быть звонок, а потом все остальное”. И вдруг тетя Зося приезжает с какой-то делегацией в Москву и спрашивает наших: в чем дело? Стали быстро кому-то звонить и дошли до Минобороны. Утром звонок из ОВИРа: “Что же вы не приходите за своим паспортом? У нас все давно готово, только вас ждем!” Дядюшка как-то пересказал мне свой разговор с Чжоу Эньлаем в пятидесятых годах. После конца войны в Корее он целый год был Председателем комиссии ООН по перемирию в Корее. На обратном пути его пригласил Чжоу Эньлай как личного гостя. Они много говорили на разные коммунистические темы, и Чжоу Эньлай сказал тогда, что по его мнению, “ес ли коммунистический деятель теряет личную, бытовую скромность, то он уже что-то другое, а не коммунист”. Дядюшка очень гордился, что “он это качество сохранил, и его близкие друзья тоже”. Я думаю, что все они, приехавшие после войны из Союза, испытывали комплекс вины перед теми, кто всю войну воевал здесь, в подполье. Поэтому старались как-то это загладить, быть скромнее.
Таким старым коммунистом и преданным поклонником Советского Союза был и тогдашний президент Польши Эдвард Охаб. У него было четыре дочери, с двумя из них, Евой и Мариной, сестра Вика дружила. Как-то решили всей компанией идти “на мороженое”, но денег ни у кого не было. Тогда Марина говорит: “А у меня есть лишние джинсы, американские, пойдем на «Чухи», продадим! Вит, пойдешь с нами, или советскому нельзя?” Я несколько напрягся: все-таки дочь президента страны – и на базар: мало ли что там, а ей только 18 лет! Но пошли и благополучно сторговались, потом отправились на Старе Място пробовать знаменитое мороженое “Хортекс”. Ева и Марина пригласили нас с Викой к себе, “посмотреть папины скарбы” (сокровища). Этими “скарбами” оказались подаренные президенту Эдварду Охабу альбомы литографий Пикассо, Миро, Шагала, Сутина, с автографами и пожеланиями авторов.
В это прекрасное лето 1967 года все еще было мирно и тихо, театры заканчивали сезон, и я торопился увидеть как можно больше спектаклей. Мне очень нравились варшавские театры – своим разнообразием. У каждого было свое яркое лицо, свой стиль. Язык я уже понимал неплохо. Ставили они авторов, у нас почти неизвестных: Ануя, Беккета, Ионеску, Жене, Арто, Сартра. Сестра Вика, имея большой круг знакомых, снабжала меня билетами. Однажды мне посчастливилось даже попасть за кулисы театра “Народовы”. После спектакля “Дьявол и Бог” Сартра один друг Вики решил похвастать своим знакомством с популярнейшим тогда в Варшаве актером и привел нас в гримерную пана Густава Холубека. Познакомились. Хитро прищуриваясь, актер спрашивает: “Пан из Москвы? Очень приятно! Встречаете там пана Станиславского?” Я догадался, что это польский юмор такой. Отвечаю: “Простите, пан Густав, Станиславского не видел, но пана Карла Маркса встречаю часто!” Холубек мгновенно подхватывает: “Пан мне сделал очень приятное. Теперь буду говорить, что имею в Москве знакомого, который видится с Карлом Марксом”. При этом он открывает коробку кубинских сигар и ставит на стол бутылку “Арманьяка”. Затем, подняв серебряную рюмку, спрашивает: “А что, пан Маркс один по Москве гуляет?” Я говорю, кое-что вспомнив: “Обычно, пан Густав, я встречал его с паном Завадским”. Такая вот чисто польская беседа с исполнителем роли Дьявола, паном Густавом Холубеком.