Одна отдельно счастливая жизнь

Врача помыли, загримировали, одели в костюм – всё как положено. Вот они сидят в камере и что-то бубнят ни о чем. Лейтенант как-то ослаб. И тут француз глазами показывает: «Чего прячешь руки под столом?» Эттингер кладет руки на стол – а они в кровавых бинтах: все пальцы раздавлены и без ногтей. Фарж – в обморок. Лейтенант вскочил в ужасе: понял, что прокололся, проспал. И в отчете написал все честно, соврать не мог. Когда дело дошло наверх – решили француза убрать. Навряд ли это решал Хозяин – он уже был очень плох, по свидетельству Судоплатова. Я не помню сейчас всю историю по дням. Это дело вообще очень темное. Скорее всего, все это – очередная затея Берии, которая со смертью Хозяина потеряла вообще всякий смысл. Смерть и похороны Хозяина омрачают вручение Премии мира, которую получает Ив Фарж. Затем Ив Фарж в сопровождении своего друга Николая Тихонова отправляется в путешествие по Военно-Грузинской дороге до Тбилиси. Кругом весна, всё цветет – красота, можешь себе представить. Врачей обещают вскоре выпустить, настроение приподнятое. Но операция уже запущена, и никто не подумал ее остановить. Она развивается сама по себе, как было задумано ранее. Они едут в длинной открытой машине. Впереди водитель и француз. На заднем сидении – председатель комитета по международным Премиям мира и два товарища. Передняя правая дверца заменена. Всё продумано. Правый поворот, водитель тормозит, почти останавливается. И тут из-за скалы вылетает старый тяжелый «додж» с мощным бампером – и бьет наших туристов в правую дверь. Машина отлетает, но все живы, кроме француза! Неизвестно, знал ли Тихонов о неизбежном или его взяли «втемную», но он, говорят, был искренне потрясен и рыдал как женщина. Главное, что такому свидетелю – поверит весь мир. Я думаю, расчет был такой, чтобы Тихонов остался жив и невредим. Ну, далее – «скорая», случайно оказавшаяся совсем рядом, врачи и все такое. Короче, несчастный случай на дороге.

Не думай – я не участник, лавров не надо, и всё это не по моей части. Просто сопоставил различную информацию по своим каналам. Официальная дата происшедшего, по-моему, тоже сильно изменена. Но опять – дело не в деталях, а в отсутствии смысла. Через три-четыре дня врачи вышли и сами могли всё рассказать больше этого француза.

А француз, получается, ради них жизнь потерял – и все о нем забыли! И спасибо ему никто не сказал!” Закончив свою байку, Сергей поставил на стол два больших блюда с узбекским ароматным пловом, и мы сели ужинать.

У нас на Остоженке

Остоженка всегда нравилась мне больше своей чопорной и респектабельной соседки – Кропоткинской. Здесь было всегда больше жизни, движения, здесь прохожие чувствовали себя более свободно.

В начале шестидесятых на Остоженке было огромное количество маленьких магазинов и лавочек с приятными, уютными прозвищами и названиями: “Поросенок”, “Бублик”, “Подсолнух”, “Посуда”, “Му-му”, “Ткани”. Рядом Зачатьевский монастырь и Обыденская церковь. Когда-то я недолго жил в Кропоткинском переулке, во время войны часто ходил здесь, а в шестидесятые прожил около десяти лет в Бутиковском переулке, в старом доме фабрики купца Бутикова, в нижнем конце Зачатьевского, тогда – улицы Дмитриевского. Теперь здесь элитный квартал новых домов, наглухо закрытых от внешнего мира. А тогда у нас был полудеревенский зеленый дворик, весной цвели вишни и яблони. Напротив наших окон стоял барак метростроевцев тридцатых годов, улица тогда и называлась Метростроевская. А в нашем бараке жило уже второе поколение. Во дворе стоял длинный стол, за которым по праздникам все вместе выпивали, а в будни играли в карты, шахматы и домино.

В доме жило много разных простых, но колоритных людей. Роль местной дворянки-аристократки играла чопорная сухопарая дама, у которой все занимали деньги, потому что она работала маникюршей в Центральных банях. Мы ее звали просто Наташа. Был еще дядя Саша Америка, тетя Нина Три рубля, Лилька Валюта, Женька Боксер и т. д. Мы жили на первом этаже, перед окнами – зеленый палисадник. Дверь во двор практически не закрывалась. Поскольку соседей не было, в квартире можно было постоянно принимать гостей, что мы тогда очень любили. Когда начиналось веселье, оно не ограничивалось только квартирой и двором, а выплескивалось обычно на маленький скверик между Молочным и Бутиковским переулками. Всегда был кто-то поющий с гитарой. Но однажды в этом сквере появился настоящий талант – только что принятый в Театр на Таганке Виталий Шаповалов; отличался он неуемной энергией и был тогда худой и горластый.