Одна судьба на двоих

Я сидела, глядя на стол, за которым разместились присяжные, на этих двенадцать человек, которые должны были решать судьбу моего Гриши, мою судьбу. Мужчины и женщины, молодые и старые, чёрные и белые. Цфасман бился до последнего, отклоняя кандидатуры всех, кто, по его мнению, мог испытывать предубеждение к нам с Гришей. Я смотрела на них – на желчного мужчину в круглых очках на костистом носу, на маленькую китаянку с безмятежным лицом, на востроносую блондинку, вертящую головой во все стороны, и молила про себя. «Я же ваша Мира! Вы же видели меня на экране, сочувствовали мне, любили! Ну пожалейте же меня, не разлучайте с тем единственным, без кого я не смогу жить!» Я повторяла это про себя и понимала, что всё это бесполезно. Что Мира для них навсегда принадлежит Адаму, а этот непонятный русский – чужеродный захватчик, посмевший приблизиться к их обожаемой романтической паре. Никакого сочувствия в их глазах я не видела.

Когда судья объявила перерыв, я подошла к Грише и опустила руку ему на плечо. А он накрыл мои пальцы своей тёплой ладонью.

– Ничего-ничего, – повторял Цфасман. – Все ещё может быть…

И уже по одному тому, что этот никогда не отличавшийся оптимизмом адвокат счёл нужным подбодрить меня, я поняла, что шансы наши крайне невысоки.

Присяжные всё не возвращались. Время шло, и мне казалось, что я всю жизнь сижу в этом душном помещении, слушаю жужжание кондиционера над головой, шелест бумаг, негромкие разговоры и боюсь поднять глаза на Гришу.

В какой-то момент я вышла из зала суда, чтобы умыться. Прошла по коридору, свернула за угол, и на меня тут же набросился какой-то высокий голенастый парень. За его плечом маячила девица в бейсболке, наставившая на меня объектив камеры.

– Мисс Казан, как проходит заседание? Есть ли шансы на оправдательный приговор? Кем вам доводится мистер Михеев? Это правда, что он ваш любовник из России? – тут же затараторил журналист.

Я не знала, как им удалось пробраться в охраняемое здание суда. Возможно, они подкупили охрану или же влезли через окно. Так или иначе, у меня не было сейчас ни времени, ни желания об этом думать. Я метнулась в сторону, потом в другую. Но парень преграждал мне путь, а операторша всё не отводила от меня объектива. И наконец я, не выдержав, заорала:

– Отойдите! Оставьте меня! Я не даю комментариев!

По коридору ко мне уже спешил Пит. Видимо, мгновенно сориентировавшись, он успел вызвать охрану, потому что буквально через несколько секунд наглых журналюг уже оттеснили люди в форме, а меня, всю дрожащую от нервного потрясения, Пит подхватил сильной рукой под руку и провёл дальше, в сторону уборной.

– Мисс Рада, всё хорошо, успокойтесь, их уже вывели, – увещевал меня он.

Я же знала, что они всё равно успели заснять мои выкрики. Но сейчас всё это было неважно. Нужно было успокоиться и вернуться в зал собранной и сильной.

– Спасибо, Пит, – прошептала я.

Затем осторожно высвободилась из его рук, вошла в уборную, закрыла за собой дверь и плеснула холодной водой из крана себе в лицо. Ещё несколько минут меня колотило, но затем дрожь понемногу стала отступать, и я нашла в себе силы вернуться в зал. Я просто не имела права на нервный срыв, должна была быть рядом с Гришей.

Наконец объявили, что присяжные готовы объявить свой вердикт. Судья снова вернулась на кафедру. Ей, кажется, тоже было невыносимо жарко. Я видела, как из-под её гладко зализанной прически на лоб сползла капля пота. Присяжные заняли свои места, а потом в зале, словно выстрел, прозвучало слово guilty[1] и повисло в воздухе, медленно оседая свинцовой пылью.

Вердикт судья произносила, разумеется, по-английски. Я слушала её, прижав ладони к щекам и глядя куда-то себе под ноги. Как жутко. Как нелепо! Сухой канцелярский язык, тяжеловесные формулировки и штампы: «депортировать из Соединенных Штатов Америки в течение семидесяти двух часов». Господи, поверить было невозможно, что вот эта вот нелепая тётка с торчащей из мантии тощей шеей и лошадиными зубами решает сейчас мою судьбу, моё будущее. Не просто решает – сознательно уничтожает его.

Когда она замолчала, я перевела взгляд на Гришу. Переводчик негромко бубнил ему на ухо, поясняя суть приговора. Я смотрела на него остановившимся взглядом. Он поднял голову и словно бы одними глазами спросил меня:

– Это всё?

И я, зажмурившись, кивнула и прошептала беззвучно:

– Все. Это всё, Гриша.

Последние два дня перед отъездом Грише удалось провести дома. Цфасман как-то выторговал нам это послабление. Наверное, не зря всё же я внесла столько денег, чтобы Гришу не брали под стражу. Это время напомнило мне о том периоде, когда я уже знала, что вынуждена буду уехать из родного посёлка вместе с Ингой. Теперь, когда судьба наша была уже решена, когда надежды больше не было, нами овладело какое-то странное, отчаянное веселье. Наверное, так бывает с приговорёнными к смерти. Ты знаешь, что не спастись, что ты вниз головой летишь со скалы прямо к гибели, и от того хохочешь в лицо смерти, чувствуя, что ничто над тобой больше не властно. Ты приговорен – а потому свободен.