Однажды в Челябинске. Книга первая

— Знаю, что это была наша чудовищная ошибка. В итоге все привело к тому, что мы имеем сейчас. Печально… но я начал первый и уйду первый, чтобы ты опомнилась и постаралась все исправить, ведь я уже не в состоянии. Целую и люблю… Прощай, — он обратился к жене. Далее последовало обращение к сыну. — Сынок, я был отвратительным отцом. Знаю, что ты презираешь меня, но, несмотря на наши недомолвки, ты всегда был рядом, помогал нам с мамой, терпел наши пьяные загулы, — внезапно у него пересохло во рту, а глаза застелили слезы. — Мы не давали тебе расправить крылья, вдохнуть свежего воздуха полной грудью. Мы стали позорным клеймом для тебя. Сейчас я облегчу твою ношу… А уж с мамой тебе будет полегче. Ты береги ее, пожалуйста. Она не такой пропащий человек, как я. Надеюсь, что твое время еще наступит и ты сможешь реализовать себя, освободиться из этой клетки. Ты смышленый и талантливый мальчишка и обязательно всего добьешься. Не суди меня строго — я был слаб в те моменты, когда нужно было стоять на своем и сопротивляться. Не повторяй наших ошибок и живи, как мы с мамой не жили. Ты достоин лучшего. Как же только ты получился у нас — мы не ровня тебе… Как же…

— Как-как?! Жопой об косяк! — выкрикнул кто-то у правого уха мужика так громко, что слесарь чуть не свалился в полный мусора овраг.

Михаил огляделся. Всюду темнота, никого нет.

— Я отвечу на твой вопрос, — вещал Голос, словно из воздуха. — Ребенок у вас получился нормальный, потому что и вы с женой когда-то были нормальными людьми. И сын твой — прямое доказательство того, что и в тебе еще осталось зернышко здравого смысла. Как и желание жить, чтобы взрастить его снова. Не все еще отравлено, слышишь?!

— Что еще такое? Кто здесь?! — крикнул в пустоту Михаил Григорьевич.

Ответа не было.

«Ясно все. Паленка. Нормальный виски в чай бы не залили», — подумал он.

— Я — это ты! А ты — это я! — из пустоты вновь раздался неизвестный Голос. — Забыл, правда, кто поет эту песню.

Как-то раз слесарь сталкивался с глюками, но это уже чересчур.

— Не хватало мне еще сдвинуться напоследок.

— Никуда ты не двигался, идиот! Просто это единственный способ остановить тебя.

— А не надо меня останавливать! Я хочу этого. Я уже твердо решил…

— Как и твердо решил не употреблять. От одной капли расклеился, слабак!

— Пошел ты в баню! Кто бы ты ни был.

— Было прекрасное время, когда ты еще не алкашил конкретно, но слабину проявлял. С кем не бывает. Но вот эгоистом ты не был никогда, Миша. Даже в самых затяжных запоях. Сердечко, небось, от этого ой как пошаливает.

— Где связь?

— Самоубийство — наивысшая степень эгоизма, ты так не считаешь? А это твое пафосное прощание. Слушать тошно. Ты серьезно?! А ты не думал, что будет после того, как ты отдашь богу душу?

— Лучше будет.

— Сомневаюсь. Ты только представь, что произойдет с теми, кто как ни крути, но любит тебя, каким бы мудозвоном ты ни был. Я поведаю тебе, что их ждет. Твоя семья разрушится. Супруга не перенесет твоей смерти и с ее-то болячками долго не протянет. Страдания пошатнут ее здоровье получше адской бормотухи, которую вы с ней потребляете. Какое право ты имеешь обрекать женщину на смерть от хроники или от протекшей крыши?! Легче ей без тебя не станет. Надеешься на сына? Ха, твой сынок… Думаешь, он освободится? Как бы не так. Он просто не вытянет двух похорон подряд, поседеет на глазах, и никто ему не поможет, ведь все от вас отвернулись давным-давно… вашими же стараниями. Мальчик будет винить себя в произошедшем, хотя он вообще ни при чем. Скорее, наоборот. Он из кожи вон лезет ради вас двоих… себе же во вред. И это тоже не конец, представляешь: он наберет долгов, будет сутками пахать как раб, но денег не прибавится ни капли. Вот тогда он свяжется с плохими людьми и натворит неописуемых бед. Жизнь пойдет по наклонной: он станет зэком, за которым жирный такой кровавый след. А даже если пролетит мимо тюряги, то от одиночества и безнадеги превратится в тебя: просыхать не будет либо пристрастится к чему-нибудь посерьезнее. Сдохнет в грязи от интоксикации или сидя на вашей же поросшей мхом кухне в обнимку с бутылкой. Ты этого хочешь?! Ладно. Давай. Стреляй уже! — от этих слов слесарю внезапно стало так страшно, что его ноги подогнулись и он слетел с ограды. Но в совершенно другую от оврага сторону — прямиком в сугроб. — Иди отсюда! Не дай сбыться этому сценарию. Сын уже готов совершить…

— Что за дьявольщина, мать твою?! — воскликнул слесарь, поднялся с земли и еще раз осмотрелся. Никого. — К чему сын готов? Что совершить? Объясни! Он хочет что-то плохое сделать?! Скажи! Эй!!!

Ответа не поступило. Таинственный Голос замолк, оставив после себя уверенность в том, что Григорьевич свихнулся. Однако в его голове все пульсировало и шумело исключительно от последствий выпитого и пройденного пешком. Зная, какие перспективы сулят его родным, он больше не мог взять и покончить с собой.