Однажды в далёком прошлом. Из рассказов Александра Ромашкина

Лагерь уже уснул. Изредка слышались голоса часовых и лай собак. Я, вновь привязанный к колесу повозки, обдумывал возможность вырваться из плена. Ничего путного в голову не приходило. Рисовались лишь какие-то фантастичные планы освобождения, у которых ничего общего с реальностью не было. Мной всё больше овладевало отчаянье.

В это время близ меня раздались осторожные шаги, и на траву опустился человек. Естественно, это был Мамай. Я этому не удивился, более того, я его ждал. Он, усевшись поудобнее, долго разглядывал меня, потом спросил:

— Ну что, ты живой? Несладко тебе? Сам виноват. Кто тебя просил гоняться за мной? Кстати, ты кто? Мент? Дружинник? Или просто дурак активный? Я вот из-за тебя сюда влетел. Да, ты можешь объяснить мне, как мы сюда попали? И чего я от тебя, щегла, убегал? Надо было стукнуть тебе по башке, чтоб не лез, куда не просят…

— Ты чего сюда пришёл?

— А на тебя посмотреть. Может, помогу чем. Да и узнать хочу, кто ты всё-таки такой?

— Человек я. Чего ещё узнать хочешь?

— Грубишь ты не по делу. А ведь я тебя по-человечески спрашиваю.

— По-человечески? Это когда меня сегодня связали, а завтра убить хотят? Смеёшься?

— Кто виноват, что мы здесь?! Я, что ли? Как отсюда выбраться? Если знаешь как, я тебя сейчас отпущу, а ты мне поможешь к нам назад попасть. Договорились?

— Отпусти.

— Сначала расскажи, как выбираться будем?

— Чтобы ты меня тут же обманул?

— Подожди… Не буду я тебя обманывать! Вместе уйдём! Думаешь, мне сладко с ними? Договориться, конечно, можно. Не вопрос. Мы с этим ханом друг друга сразу поняли. Как говориться, свои люди. Но ты пойми, не хочу под кем-то ходить — волю люблю! Свою волю! Ну что, ты согласен? Молчишь? Ну-ну. А до утра-то совсем немного осталось — рассветёт, и тебе конец.

— А ты, гад, доволен?

— Дурак ты! Я ж тебе помочь хочу. Не за спасибо, конечно. Я тебе здесь помогу, а ты мне там, у нас. Ну, там, бумажку нужную достанешь, что, мол, я чист, с зоной дела не имел никогда… Денежку тебе немалую подгоню. Красиво жить будешь. А я исчезну — сразу и навсегда! Ей-богу!

Во мне такая ненависть кипела к этому упырю, что я долго ничего не мог сказать. Он расценил моё молчание по-своему:

— Ты думай, думай… Только не тяни, а то светает скоро. А утром сам знаешь, что тебя ждёт. Ты пойми, что мне тебя жалко. Молодой ты, жизни-то и не видал. А она хорошая штука — жизнь!

— Меня жалеешь? Ты себя пожалей, гад! — я вне себя от злости рванулся к нему, но крепкая верёвка не пустила.

— Ах ты, сука! Тогда и сдохни здесь! Кричишь? Посмотрим, как ты утром закричишь! — Мамай встал и медленно удалился.

XI

Надо было что-то делать. До рассвета, и правда, оставалось совсем немного. Я привалился к колесу и стал перетирать верёвку о его относительно острый край. Она поддавалась туго, руки саднило, болели плечи, но дело потихоньку шло. На небе уже розовела полоска зари. Я, стиснув зубы, спешил. Пот крупными каплями катился по лбу, по спине. Время от времени ко мне подходили караульные, проверяли — на месте ли пленник? Это сильно тормозило процесс перетирания верёвки, и я понимал, что не успеваю.

Первые лучи солнца осветили верхушки деревьев. По реке плыл туман. Вот уже и лагерь проснулся. Повсюду забегали люди, раздавались команды, вспыхивали перебранки, ржали кони, звякало оружие. Вот и наступило последнее утро лейтенанта Ромашкина. Хотя мне пока что никто не мешал — моя очередь ещё не подошла. Мне бы хватило ещё несколько минут! Но уже от юрты хана ко мне направлялись два воина. В отчаянье и злости я собрал все силы, и напряг как мог руки. Верёвка, сухо щёлкнув, лопнула! Я был свободен! Но татарские воины были уже рядом. Поэтому я, зажав свои разорванные путы в руках, замер, глядя в небо. Один из подошедших степняков грубо толкнул меня ногой, перерезал верёвку, привязывавшую меня к колесу, и знаками приказал встать. Я поднялся на ноги. Подталкивая в спину, они повели меня туда, где собрались все свободные от дел татары.

Мы вышли на небольшой пригорок, что едва заметно возвышался над крутым обрывистым берегом реки. И вот тут-то я и увидел тот русский город, о котором меня, через толмача, спрашивал хан. Его деревянные башни и купол небольшого храма возвышались над лесом километрах в двух ниже по течению. В том месте, где мы сейчас находились, река была неширокой — метров около ста. Противоположный пологий берег весь зарос ивняком, орешником, чуть далее темнела листва дубов, вязов, осин, серебрились тополя и ольхи. Островками из воды торчали камыши, тростник, куга, плавно покачивались на мелкой волне кувшинки.

А тем временем вокруг нас столпились степняки. Они образовали широкий полукруг, в центре которого на коврах и шкурах восседал их предводитель. Уже знакомый мне толмач с низким поклоном подошёл к нему, выслушал приказ, и повернулся ко мне: