Однажды в январе

Все бросились к окну и, возбужденно переговариваясь, стали смотреть на приближающегося Юрека. В одной руке у него была продовольственная корзинка, в другой — дощечка. Он увидел их в лунном свете и махнул дощечкой. Норберт пошел к двери, все двинулись за ним.

— Черт подери, ну и светит лунища — каждый его шаг за километр виден,— нервничал Отто.

— Но он, слава богу, цел и невредим,— сказала Лини.— А это главное.

Норберт уже стоял в проходной, держась за ручку наружной двери.

— Пока обе двери не будут закрыты — никаких разговоров,— потребовал он и впустил Юрека — улыбающегося, в лихо заломленной шапке.

— Бритву имею,— сообщил он весело,— туфель для Клер не имею, а вот то есть виолончель...— И он протяну л Андрею дощечку.

Но тут разом заговорили Отто и Норберт:

— Что случилось?

— Где ты пропадал?

Опустив корзинку, Юрек еще больше сдвинул шапку на затылок, негромко рассмеялся.

— А мне позволено будет соврать?

— Что за чушь ты городишь! — взорвался Отто.— Мы тут жутко за тебя переволновались. Там что, немцы?

— Нету немцев.

— Так где же ты все это время околачивался?

И снова негромкий счастливый смех Юрека.

— Прошу у дорогих друзей извинения. Кароля не было дома. А его сестра Зося — очень милая женщина. Она не есть слишком старая для меня.

На миг воцарилось молчание, потом грохнул взрыв хохота. Смеялись оттого, что на душе стало легче, и оттого, что признание Юрека прозвучало так забавно, но еще и от возбуждения. Оно вдруг стало явственно ощутимым, воздух так и затрепетал: больше они уже не были одной семьей — теперь это были четверо мужчин и две женщины.

«Ай да Лини! — подумала Клер.— Ведь она это предвидела!»

6

Передавая Клер миску с едой, Лини наклонилась к ней и зашептала по-французски:

— Если б мы с Норбертом сейчас остались одни, он завел бы об этом разговор, я чувствую.

— Вот и слава богу, что вы не одни.

— Хороша подруга, нечего сказать.

— Ну это ты зря. Сама подумай: Юрек нашел себе девушку, так что он не в счет; Андрей, видимо, тоже не в счет — у него ко мне возвышенные чувства, и я уверена, он поймет мое состояние. А Отто на стенку полезет, если вы с Норбертом будете вместе. Он натворит бед, ручаюсь.

— Завтра вечером нас вообще, может, не будет в живых. Так что говорить о каких-то там бедах просто смешно.

— А я верю, что мы будем живы, и потому ничего здесь смешного не вижу. Ты не могла бы немного повременить?

— Тебе легко рассуждать, ведь ты пока ничего не чувствуешь. А мне нужно знать, что я снова женщина. В жизни мне ничего так не было нужно.

— Лини, милая...

7

Ужин оказался роскошный: сваренная целиком свекла (они смаковали каждый ее кусочек и ахали, до чего она сладкая), картошка в мундире, каждому по ломтику черного хлеба, желудевый кофе — чуть теплый, неподслащенный и все-таки восхитительный после мерзкого лагерного пойла.

— Кароль — святой! Святой! — объявил Отто, проглотив последний кусок, и блаженно рыгнул.— Простите, Клер, что прерываю вас, но какой ужин, а?! Ну рассказывайте дальше.

— Да, так вот, сейчас вы увидите, как тщательно немцы готовились к войне. Чтобы получить ученую степень, муж должен был сделать оригинальную научную работу и опубликовать реферат. Реферат был, кажется, по бензину, что-то в этом духе. А потом он стал работать совсем в другой области — по агрохимии.— Клер сделала паузу, чтобы отправить в рот картофелину. Ела она, как обычно, медленнее других, и от ее порции оставалась еще добрая половина.— Когда началось вторжение, мы жили в деревне под Парижем, Пьер там работал. В армию его не взяли — сердце было неважное. Как и все, мы бежали на юг. Пьер хотел попасть в Тунис, но ему никак не удавалось договориться, чтобы нас туда переправили. Так что после перемирия[10] мы поехали в Гренобль — там университет, и Пьер устроился на преподавательскую работу.

— А это в какой части Франции? — спросил Андрей. Он напряженно слушал ее, приставив к уху согнутую ладонь.