Однажды в январе

— Зачем? Они ведь старые товарищи, Отто и Норберт.

— Может, больше уже не товарищи — из-за меня. Иди, очень тебя прошу.

Юрек выскользнул в цех. Андрей подошел поближе к двери. Женщины испуганно ухватились друг за друга, в тишине было отчетливо слышно их прерывистое дыхание.

— Андрей, вам видно что-нибудь?

— Нет.

Все ждали. Лини тихонько заплакала. Наконец появился Юрек, следом вошел Норберт и закрыл за собою дверь.

— Отто — он не особо выдержанный,— спокойно проговорил Норберт,—г но в общем-то обуздать себя может. Вот нож. Я его даже не просил. Сам отдал, для того меня и позвал.

— А не сказал почему? — удивилась Клер.

— Сказал, что он не в себе и лучше пусть нож пока будет у меня.

— Молодец! Я начинаю его уважать. Только что же дальше? Он теперь так и будет сидеть там один? Неудобно как-то.

— Насколько я его знаю, явится немного погодя и постарается шуточкой все сгладить.

— А теперь спать? Или хотите немного музыка? — спросил Андрей, надевая пальто.

— Ой, ради бога, немножко музыки,— взмолилась Лини.— А то я в себя никак не приду. Надо же—сперва танки, потом Отто... Нет, в этой гостинице становится неспокойно.

— Что верно, то верно,— подхватила Клер довольно сердито.— Придется завтра пожаловаться управляющему. И обслуживание никуда. Утром горничная забыла повесить свежие полотенца.

— А сегодня с ним потолковать нельзя, уже поздно?

— С кем?

— Да с управляющим!

— С каким управляющим?

— Клер, ну что ты, ей-богу! С управляющим нашей гостиницы.

— Дурочка ты моя, да не гостиница это, а кирпичный завод.

Лини расхохоталась:

— Ну вот мне и полегчало.

Андрей взял дощечку, уселся напротив остальных.

— Я сейчас играю, а кто же следит за дорога?

— Чья очередь после Андрея? — спросил Норберт Юрека.— Твоя или Отто?

— Моя.— Юрек пошел к окну.— Эй! Я вижу Зоею!

Норберт кинулся к окну.

— Где?

— В моем сердце.

Норберт усмехнулся, хлопнул Юрека по плечу.

— То не есть хорошая мысль — караулить из окна,— сказал Юрек.— Темно совсем, стал бы Зоею целовать и то не разглядел бы.

— Луна временами выглядывает. Нет-нет да и увидишь дорогу, так что караулить надо.— Норберт не спеша подошел к женщинам — они полулежали, закутавшись одним одеялом,— подсел к Лини, взял ее за руку. Лини с улыбкой вскинула на него глаза, привалилась к его плечу.— Музыку, музыку! — потребовал Норберт, Никогда еще не был он таким оживленным, беспечным.

— Дамы и господа,— сказал Андрей,— первый номер — старинный армянский народный песня «Сон». Мать поет для малыша «баю- бай», чтобы скорее спал.

— Ну и прекрасно,— сказала Лини.—- Вон та малышка тоже будет рада, если вы споете ей «баю-бай».

Андрей поднял дощечку, поставил пальцы на самый ее верх, словно на гриф виолончели, сказал по-русски:

— Этот номер я посвящаю тому дню, дорогая Клер, когда мы с вами будем сидеть у реки, под моими березами. Согласны?

— Еще бы.— И вдруг порывисто: — Мы будем там вдвоем, и я обниму вас и стану вашей.

— Ох, Клер,— у него перехватило дыхание.— Только б дожить до этого!

— Музыку! Музыку! — Норберт захлопал в ладоши.

Андрей стал напевать, и Клер сразу поняла, отчего он выбрал эту песню. Чудесная мелодия с первых же тактов обжигала душу тоской: была в ней и задумчивая печаль, и все это так перекликалось с тем, что они переживали... Клер закрыла глаза. Вернулась мыслью к тому, что сказала сейчас Андрею. Нет, не сидеть им вдвоем на берегу реки. Но все равно, так хочется обнять его, шепнуть, что ее чувство к нему становится все сильнее.

Она стала тихонько подпевать. Мелодия была простая и, как обычно в народных песнях, повторялась. Вдруг скрипнула дверь, и Клер сперва подумала, что пришел из цеха Отто. Но Лини как-то странно, сдавленно ахнула, и Клер сразу открыла глаза. Вцепившись ей в бедро, Лини напряженно всматривалась в темноту. Еще ничего не видя, Клер поняла, в чем дело, ей подсказал это въевшийся в душу страх. Кто-то открывал наружную дверь — медленно, осторожно.

И тут, во второй раз в жизни, Клер ослепла. Когда зрение вернулось, она увидела в дверях солдата, одеянием своим напоминавшего монаха-капуцина. Он был в длинной, чуть не до пят, белой накидке, остроконечный капюшон скрывал каску, руки в белых перчатках сжимали автомат. Раскаленные иглы вонзились ей в мозг, в сердце, в живот. Из нее так и рвался безмолвный вопль: «Немец ты или русский? Немец или русский?» Солдат перешагнул через порог. Он был метрах в пяти от них и в темноте пока никого не видел. За ним осторожно, с опаской вошли еще двое. Вспыхнул огненный глаз фонарика, его луч хлестнул по стенам справа налево. Один из солдат увидел сидящих на полу людей, удивленно хмыкнул. И сразу же грубый голос скомандовал по-немецки:

— Руки вверх!

Беглецы повиновались: в этот миг каждый до конца понял, что такое отчаяние — безысходное, безмерное.

— Кто такие? Что делаете здесь?

Стоявший у окна Юрек, которого немцы еще не заметили, тотчас смиренно ответил:

— Здешние мы, господин начальник. Хотели с девчонками поразвлечься.

Луч фонарика метнулся, выхватил из тьмы подобострастную улыбку Юрека, его поднятые руки.

— Стань вместе со всеми.

— Слушаюсь.

— Есть еще кто в этом здании?