Однажды в январе

— Ха-ха! Да тут целая компания собралась! — возбужденно объявил человек с бутылкой.— С освобождением вас, товарищи! — Потом представился: — Отто Майер, к вашим услугам, девушки! Миллион лет не видел женщин. Надо же — вы такие чумазые, а для меня все равно красотки! Выпейте коньячку. Вот жареной уткой разжиться не удалось, что поделаешь. Чем еще могу служить?

— Помогите ей, пожалуйста, выбраться,— попросила Лини.— Она совсем обессилела.

Отто поставил бутылку, засунул обе руки в сено и, ухватив Клер под мышки, вытянул ее.

— Да в тебе, сестренка, и весу-то ничего не осталось, совсем мусульманка[3].

— Не называйте меня так! — сердито оборвала его Клер, но ей тут же стало совестно за свою вспышку: ведь она и впрямь страшно исхудала, так что обижаться нечего.— Извините. И спасибо, что помогли.

С покаянным видом Отто пробормотал:

— Да я это так, в шутку.

— Понимаю.

Стряхивая с одежды сено, все шестеро стали в кружок; мужчины инстинктивным движением вытащили из карманов круглые полосатые лагерные шапки и поспешно нахлобучили их на обритые головы. Растерянные, до глубины души потрясенные тем, что они на свободе, что нет вокруг ни колючей проволоки, ни охранников, они молча, с неуверенной, напряженной улыбкой разглядывали лагерные знаки друг друга — цветные треугольники, какие носили заключенные Освенцима[4]. Оказалось, что из них только одна Лини — еврейка, двое — немцы, один — поляк, один — русский, все мужчины и Клер — политические. У Клер кроме красного треугольника с буквой «ф» (француженка, политическая) была еще нарукавная повязка с надписью «Переводчица». Женщины сразу поняли, что поляк и оба немца выполняли в лагере не очень тяжелую работу: хоть они исхудали, но в доходяг не превратились и в отличие от большинства заключенных были в обычной теплой одежде, а не в полосатой лагерной, которую и одеждой не назовешь. Все это говорило о том, что они имели возможность «организовывать» на черном рынке Освенцима кое-какую еду и носильные вещи.

— Ну, стало быть, так — мы на свободе! —воскликнул Отто после короткого молчания, и его серо-зеленые глазки радостно засверкали. Внешность у него была ничем не примечательная: рост чуть ниже среднего, лицо изжелта-бледное, с резкими чертами.— По-немецки все говорят? А то мы с товарищем никакого другого языка не знаем.

Первым отозвался поляк, очень красивый, молодой:

—Я жил в Силезии, так что немецкий знаю. Но лучше вы говорите медленно, да-а? — И он улыбнулся ослепительной, белозубой, мгновенно гаснущей улыбкой.

— Говорить могу плохо совсем,— сказал русский,— но понимаю. Зовут Андрей. Солдат, Советская Армия.

Был он высокий, невероятно худой, с измученным лицом и, так же как обе женщины, в полосатой лагерной одежде. Чтобы расслышать, что говорят другие, приставлял к правому уху согнутую лодочкой ладонь.

— Мы обе говорим по-немецки,— сообщила Лини.— А моя подруга знает еще польский и русский.

Андрей весь так и засветился радостью. Взволнованно спросил Клер, не русская ли она.

— Француженка,— ответила Клер и усмехнулась: до того разочарованный был у него вид.

— Товарищи, нам надо сразу же кое о чем договориться,— объявил второй немец. Могучего телосложения человек с волевым, спокойным лицом, он явно был старше их всех — на вид ему было лет сорок шесть.— С этапа нам бежать удалось, но что нас ждет впереди, неизвестно. Как будем пробираться дальше — поодиночке или вместе?

Отто вытащил пробку из бутылки с коньяком, уже наполовину опорожненной:

— Я считаю — вместе. Ты посмотри на девушек — им одним не сдюжить.

— Вместе,— поддержал его поляк.

Андрей кивнул:

— Вместе. Так делать правильно.

Лини и Клер переглянулись.

— Ой, ну конечно! — ответила Лини за них обеих.

Беглецы разом заулыбались.

— Все за одного, один за всех! — с подъемом воскликнул Отто.— Выпьем по такому случаю! — И он протянул бутылку Лини.— На-ка согрейся. Нам с Норбертом это весь день дух поднимает. Тебя как звать?

— Лини.

— Коньяк... В нашем-то состоянии... — засомневалась Клер.— Что из этого получится?..

— А вот — единственный способ проверить! — весело объявила Лини, сделала маленький глоток, ухмыльнулась и глотнула снова.— Спасибо! Теперь я уж точно знаю, что вырвалась из лагеря!

Карие глаза ее горели, скуластое исхудалое лицо с потеками грязи так и сияло.

— Что значит услышать женский голос! Теперь и мы, мужчины, знаем, что вырвались из лагеря! — И Отто передал бутылку Клер.— А вас как звать?

— Клер.

Едва пригубив, она вернула ему бутылку.

— Вы даже губ не смочили.

— А больше боюсь.

— Так делать правильно,— поддержал ее Андрей. Отто хмыкнул, передал бутылку поляку.

— Ну а тебя как зовут?

— Юрек. Спасибо.— И он с наслаждением отхлебнул из горлышка.

— А меня — Норберт.— В голосе второго немца пробилось тщательно скрываемое нетерпение.— Давайте уточним свои запасы. Что у нас из еды? — Он вытащил из кармана куцего пиджака ломоть черного хлеба.— Это все, что у меня есть.— И, взяв у Юрека бутылку, он сделал несколько торопливых глотков.

— А у нас и вовсе ничего,— сказала Клер.

Юрек молча протянул пустые ладони.