Одни сутки войны

— То-то и оно… Словом, я тебя не отпущу. Вместе мы кашу заварили, вместе и расхлебывать будем. Теперь, правда, все на меня ляжет. Ты-то теперь в стороне.

— Разве в этом дело, товарищ командующий?

— И в этом, Лебедев, и в этом.

Он шумно и тяжело вздохнул. В узкую прорезь амбразуры виднелось зеленоватое небо и темный, почти черный, абрис лесных верхушек уже на той, немецкой стороне. И там, над верхушками, вдруг проплыла одинокая трасса. За ней — целый фейерверк трасс, явственно вспыхнули и погасли сильные, почти прожекторные, огни. И уже потом, приглушенная стенами дзота, донеслась нестрашная, далекая дробь выстрелов.

— Что это, Лебедев? — почти в ужасе отшатываясь от амбразуры, быстро спросил командарм. — Твои, что ли?

— Не знаю, товарищ командующий.

Майор выскочил из дзота на взгорок, стал всматриваться в даль. Там, за дубравой, в обычном и уже до проклятости знакомом месте немецкой засады сверкали огоньки выстрелов, слышалась отчаянная трескотня. Поднять такую трескотню мог только солидный отряд. А никого, кроме двух разведчиков, там не было. Никого!

Из дзота вышел командующий, спросил:

— Что это? Выходит, не по плану? Не по плану?

Там, за дубравой, бой все разгорался и, словно от искорок трассирующих пуль, стал заниматься невидимый пожар. Через несколько секунд, а может, минут — время спрессовалось и шло как бы рывками — за аспидно-черной линией вершинок что-то багрово высветилось, вырисовывая могучие дубовые ветви. Потом пламя сразу, взрывом, метнулось вверх, дубраву просквозило ярким светом, и над лесом помчались веера искорок, чтобы далеко, почти у самого неба, стать темным столбом дыма. Может быть, потому, что Лебедев последние часы все время думал о том, как бы ему уйти в бой вместе с разведчиками, и, значит, невольно готовил себя к бою, он первый догадался, что произошло там, за дубравой, но не успел высказать своей догадки, как связист из дзота крикнул:

— Товарищ майор! К телефону! Срочно, говорят!

Майор сбежал в дзот, на ощупь, по привычке, нашел протянутую трубку.

— Докладывает Тридцать третий. «Слухачи» доносят: слышны отдаленные звуки танковых моторов. — Докладывавший уловил что-то неверное, неграмотное в своих словах и добавил: — Вроде как заводят… Взрывами…

— Следите! — крикнул Лебедев и устало отпустил клапан трубки.

Командарм, кажется, прав. Операция может оказаться неудачной. Немцы, по-видимому, выходят на исходные. До начала нашего удара еще больше часа. Только после артналета на засады должна начаться бомбежка. Значит, бомбить будут по пустому месту.

На мгновение Лебедевым овладело тупое безразличие: да пропади оно все пропадом! Ничего не получается! Силен немец, его не перехитришь! Но затем пришла деятельная ненависть: черта с два сильней! Черта с два! Мы еще поглядим. Поглядим…

И в этой яростной, деятельной ненависти все как бы стало на свои места. Лебедев окончательно понял своих разведчиков и уловил общее положение дел. Выскочив в два прыжка из дзота, он обратился к командующему:

— Полагаю, необходимо немедленно передвинуть время «Ч».

Время «Ч» — условный час начала атаки… Начала артналета… Начала бомбежки. Для всех оно, это самое время «Ч», разное. Но оно увязано по времени в общем плане, и если его передвинуть сразу, то…

— Вы думаете, успеем?

— А что, собственно, изменилось? Только то, что кто-то, может быть, партизаны, а может, и Матюхин с Сутоцким, напоролся на засаду или, наоборот, решил вскрыть ее, предупредить нас об изменении обстановки? Вот и все. Остальное идет по плану.

— Ты думаешь, Лебедев, это твои разведчики подняли такое? — спросил командарм.

— Уверен. «Слухачи» только что передали: на немецкой стороне слышны танковые моторы. Взрывами. Значит, заводят машины. Мои люди могли услышать это раньше «слухачей». Услышать и предупредить, вызвав огонь на себя.

Командарм помолчал, потом тихо произнес:

— Если… если народ они толковый, то… все правильно.

— Они уже доказали, кто они. Надо переносить время «Ч».

— Такой вариант возможен… Тем более что он предусмотрен. Передайте: время «Ч» по третьему варианту. — Командующий не сказал, кому передать, и Лебедев переспросил его. Командующий мгновенно рассердился: — Передай начальнику штаба и офицерам связи. Что, забыл, как это делается?

Вот этого-то и боялся Лебедев, вот от этого и хотел сбежать! В самые глубины плана его не посвятили, а командарм, убежденный, что Лебедев все знает, обрушился на него. Признаваться в своем неведении боязно: либо сам попадешь под его гнев, либо других подведешь. А переспрашивать неудобно. Получился заколдованный круг. Еще не решив, как поступить в этой сложной ситуации, майор Лебедев, привычный к воинской дисциплине, крикнул:

— Третьего на провод! — и, когда связист подал ему трубку, передал приказ командарма.

Начальник штаба не удивился, поблагодарил — такой вежливости Лебедев за ним ранее не замечал — и отключился.

Майор выскочил из дзота, но офицеров связи уже как ветром сдуло. Далеко, в кустарнике, чей-то приглушенный голос передавал приказ командарма, а справа и слева уже слышалось тарахтение мотоцикла и машины.