Одним лайком меньше

– Значит, форум, – говорю я. – Как он называется?

Памела произносит название. Прошу повторить по буквам.

– Он открытый или закрытый?

– Какие-то ветки открытые, какие-то нет.

– И на этом форуме ты купила фотографии?

Она кивает.

– У кого? У него есть имя или ник?

– Безумный Шляпник.

– Безумный Шляпник? Из «Алисы»?

Памела явно не понимает, о чем я.

– У него на аватаре шляпа, – объясняет она.

– Что ты еще о нем знаешь? Как ты перечислила ему деньги?

– Через «ПэйПал», – бормочет она.

– Покажи.

Памела с неохотой вынимает из кармана телефон.

– Какой именно перевод?

Она показывает.

– Ты уверена?

Она кивает.

– Ты переводила деньги вот на этот счет? Его дал тебе Безумный Шляпник?

Она снова кивает.

Счет, на который Памела внесла оплату, открыт на имя Винтер Эдвардс.

Винтер?

Только через пару минут до меня доходит.

Я спросил Памелу, не упоминала ли эта женщина с форума, откуда у нее фотографии и почему она их продает. Ради денег, из зависти, из ненависти? Может, она считает, что ее обидели?

Памела пожимает плечами.

– Я не спрашивала.

– А ты зачем это делаешь? Никак не могу понять, в чем смысл.

– Не знаю.

– Я хочу, чтобы ты удалила аккаунт и стерла фотографии. Все до единой. Сейчас, при мне. Возможно, тогда я не позвоню в полицию и не расскажу ничего твоему дедушке. Но только если ты пообещаешь больше никогда так не делать и поговоришь с кем-нибудь о том, почему тебе хочется этим заниматься, что тебя подталкивает. Я не знаю, какая у тебя ситуация в семье. Если хочешь, чтобы я нашел психолога или телефон службы психологической помощи, я найду.

Памела еле слышно произносит нечто, напоминающее согласие.

– Ты сама-то понимаешь, что поступаешь неправильно?

– Типа того.

– Типа того? Ты берешь чужие фотографии, придумываешь небылицы и размещаешь в интернете для всеобщего обозрения. Люди, изображенные на этих снимках, не давали согласия на публикацию; они даже не знают, что ты это делаешь. Такое поведение отвратительно и нездорово.

Наступает долгое молчание.

Памела сосредоточенно смотрит на ковер, волосы закрывают ее лицо. Она что-то говорит, но так тихо, что слов не разобрать.

– Прости, не понял?

– Я сказала: в чем разница? – повторяет она.

– Разница с чем?

Пока я жду ответа, звонит телефон. Сперва я не обращаю на него внимания, однако он все жужжит и жужжит в кармане, поэтому достаю его, чтобы узнать, кто звонит. Это Айрин. Я беру трубку и произношу нечто резкое вроде: «Ну что еще?», а она отвечает: «Эмми». По ее тону я понимаю: она изо всех сил старается сохранять спокойствие.

– Дэн, – говорит Айрин. – Боюсь, с Эмми что-то случилось.

Эмми

Кажется, я умираю.

Я уже это говорила?

Никак не могу понять, сплю я или бодрствую: под веками вспухают и опадают яркие пятна, в мозгу крутятся обрывки разговоров – то с Дэном, то с мамой, то с Айрин, то вообще непонятно с кем. Пытаюсь привести мысли в порядок, но это все равно что ходить с затекшей ногой: только нащупываю нить, тут же упускаю.

Где я? Произошел несчастный случай? В моменты прояснения кажется, что я почему-то в больнице. Причем я не одна; кто-то наклоняется надо мной, поправляет трубки, прикрепленные к моему телу, смотрит на датчики, которые периодически попискивают. Порой я слышу, как этот кто-то разговаривает сам с собой, бормочет, передвигает вещи. Временами я чувствую, как он поправляет мне голову, плечи, подушку.

Сон? Игра воображения? Помню, Дэн рассказывал, какие шутки вытворяет сознание, если ты слишком долго находишься один в темноте и мозгу не хватает информации от органов чувств, – например, выплывающие из тьмы фантомы, которые видят дальнобойщики, целыми днями крутящие баранку. Я слышу лучшие хиты группы «АББА»; они повторяются снова и снова, так что я могу точно сказать, какая песня будет следующая.

А еще мне постоянно слышался детский крик, очень громко, очень близко. Сначала я подумала, что это Медвежонок, а потом вспомнила, где я, и решила, что это чужой ребенок – наверное, пациентки с соседней кровати. Господи, он кричал так отчаянно и совсем как мой – сходство настолько разительное, что мои налитые молоком груди защипало. Он все кричал и кричал, безутешным, надрывным криком. Кричал часами и прерывался, только чтобы набрать воздуха в легкие.

Почему никто не пытается его успокоить? Не понимаю. Почему никто его не укачивает, не ходит с ним по коридору, не уносит в другую палату? «Давай я тебе покажу, – будто бы говорю я. – Ты давала ему срыгнуть? Мой так кричит, когда у него колики».

Мысленно составляю длинный пост на эту тему, добавляю несколько строк о том, какую фантастическую работу проделывают врачи и медсестры, какая у нас замечательная система здравоохранения, а также упоминаю, что мне ужасно хочется пить, но позвать некого… Потом я понимаю, что на самом деле не пишу, а мысленно диктую текст неизвестно кому. Все это время ребенок продолжает кричать.

Наконец он замолкает, внезапно, как делают младенцы, когда совершенно выбиваются из сил. В наступившей тишине я начинаю сомневаться, слышала ли крик, есть ли ребенок и точно ли я в больничной палате.

Время идет. По-прежнему тихо.

Ну слава богу, думаю я.