Одноклассники

И пьянства он совершенно не терпел. В последний вечер перед отъездом Ирены в Артек, когда, упаковав все вещи, счастливая девочка уже залезла под одеяло, пришел один из дорожников, работавших вместе с отцом. Отец ему денег не одолжил. Почему трудовые рубли должны идти в карман какому-то подпольному кабатчику! Но подвыпивший мужичонка все-таки не ушел, а начал расписывать во всех деталях драку возле винной лавки. Отец резко встал из-за стола. Ни к чему эта пьяная болтовня в присутствии ребенка! К тому же, девочке завтра рано вставать.

О, в то утро и не требовалось подниматься так рано. Но волнение перед отъездом было столь сильным, что раньше времени прогнало сон. Кто мог подумать, что коротенький путь до автобусной станции — последняя дорога, которую они пройдут вместе. Отец остался там — стоял и махал рукой, высокий, сильный, в темно-синем праздничном костюме, ворот белой рубашки отложен на пиджак. Как часто эта последняя картина возникала перед ее глазами вечером после работы в поле или в госпитале, среди раненых. И всегда эту картину освещал светлый луч надежды — после освобождения Эстонии... после войны!.. И вот, словно тяжелый удар в затылок, весть. К смерти через расстрел. Нет, нет! Об этом нельзя думать. Нельзя представлять себе это... самое страшное! Ему уже ничто не поможет. Надо выдержать! У миллионов людей близкие погибли так же. Всем приходится терпеть. Надо выдержать!

Общее собрание парторганизации министерства обсуждало состояние политучебы гораздо дольше, чем предполагалось. Так обычно бывает с подобными вопросами. Сначала не хотели брать слова даже «номенклатурные ораторы», но потом запруду молчания прорвало и, казалось, собранию не будет конца.

Урмет был одним из немногих не выступивших на собрании, хотя секретарь первичной организации Сойдре в своем докладе не оставил без критических замечаний и консультанта занимающихся самостоятельно. Впрочем, замечания эти скорее выглядели как напоминание верхушке министерства: мол, и она должна учиться. На подобную критику не было смысла отвечать. Да и не хотелось. Домашняя ссора казалась поначалу капризом обиженной женщины, которую можно со временем переубедить спокойным, разумным тоном. Но в споре выяснилось нечто совсем другое. Откуда эти либералистские взгляды? Откуда этот гуманизм Армии спасения, крохотная, не видящая дальше собственного носа благотворительность? Или это влияние долгого пребывания в больнице? Кто знает, какие у нее были собеседники, какие идеи ей незаметно впрыснули там? Неужели она действительно не понимает, что именно так и проигрывают противнику прочные позиции?

Выдумала «чистые глаза» у Пальтсера! Странно, что она вообще решается говорить своему мужу такие деликатные вещи. Конечно, здесь нет и не может быть причин для ревности, но так говорить, делать подобные сравнения... это все-таки... По меньшей мере — грубое нарушение границ приличия. Пусть так. Но это неожиданное нарушение правил приличия не идет ни в какое сравнение с тем, что неожиданно открылось в мыслях и убеждениях жены. Это уже не каприз, не скоропреходящее упрямство оскорбленного самолюбия. Она прямо-таки пустилась в казуистику, лишь бы подкрепить свои ошибочные воззрения: «Если бы ты оказался в числе высланных...»