Одноколыбельники

– Я был в городе с самого начала осады и защищал его до последней капли крови. Когда все спали, я смотрел в подзорную трубу и стрелял из пушек во врага. Меня все любили и уважали больше, чем всех генералов вместе. Скоро в крепости начался голод, – ели мышей и крыс. Тогда я оделся французом и достал у врагов припасов. Несколько раз в меня стреляли из самой большой пушки. Я, как увижу ядро, сейчас перекрещусь и дуну в него – оно и полетит обратно, прямо в голову врагу. Но раз я не успел, – ядро попало мне в ногу и оторвало ее. Тогда главнокомандующий созвал всех солдат и сказал: «Смотрите на этого молодого человека – он младше всех и уже без ноги. За это я ему дам Георгиевский крест». Все солдаты закричали ура, и главнокомандующий нацепил мне вот этот крест. Если ты когда-нибудь поедешь в Севастополь, пойди к Графской пристани и посмотри на памятник Нахимову. Нахимов – это я![16]

– Господин офицер, вы ошибаетесь! – быстро заговорил я, едва Женя закрыл рот. – Нахимов умер!

– Молчать! – закричал Женя. – Или я сейчас же велю тебя отвести в карцер.

– К сожалению, вам это не удастся, – я сам офицер!

– Ты?

– Офицер Наполеона.

Женя, смущенный моим вызывающим тоном, замолчал, потом поправил на груди крест и нерешительно произнес:

– Это ничего не значит. Когда кончилась война, я тоже поступил к Наполеону.

– Без ноги-то? – язвительно вставил я.

– Нет, с ногой. Раз ночью ко мне пришел ангел…

Тут он запнулся.

– Мы ведь сами – ангелы!

– Schlafen, Kinder, schlafen![17] – сказала вошедшая в этот миг Fräulein.

– Мы еще не доиграли. Еще одну минутку, можно? Fräulein, милая, позвольте! – жалобно просили мы, хотя знали всю непреклонность Fräulein в подобных случаях.

– Morgen ist: auch ein Tag[18], – безучастно ответила она.

Мы начали раздеваться. Когда унесли лампу, Женя шепотом спросил:

– А как же ангелы?

– Ангелы – завтра, – ответил я, стараясь не глядеть в окно, где слабо поблескивали в темноте купола моей церковки.

Волшебница

I

Одной из наших добровольных обязанностей было – стеречь почтальона.

Папа, мама, Люся, Лена, Fräulein, Андрей, даже кухарка с горничной, даже дворник – все получали письма, все, кроме нас. И все-таки, несмотря на эту ежедневно повторяющуюся несправедливость, все письма проходили через наши руки.

Что побуждало нас к этому? – Желание сыграть роль в жизни старших, смутная надежда на получение своего письма, наконец – тайна, заключенная в этих больших и маленьких, узких и квадратных, надписанных различными почерками конвертах.

Каждый раз, когда приходил почтальон, мы с Женей в один голос спрашивали: «А нам есть?» – И неизменно слышали ответ: «Вам еще пишут».

Пишут? Кто? Может быть, какой-нибудь капитан, собирающий юнг для своего корабля, может быть, маленький граф, которого украли цыгане, или Fräulein Else (она в прошлом году уехала в Германию и обещала писать), или та девочка в «Спящей красавице», или просто какой-нибудь король, которому мы понравились и который хочет сделать из нас принцев. Пока письмо не получено, открыты все возможности.

Дни по письмам делились нами на хорошие, «ничего себе» и бедные. Хорошие – пять-шесть писем, открытки с картинками и газета; «ничего себе» – письма два и газета; бедные – одна газета!

Какое разочарование! Нести одну-единственную газету – какой стыд! Еще немного, и мы начали бы оправдываться при виде стольких разочарованных лиц.

Иногда мы обманывали, говоря, что нет писем. Особенно приятно было проделывать это с Люсей.

– Мне есть?

– Нет, только маме!

– Ну, хорошо! Узнают они, что значит не отвечать на письма!

– А что значит? – любопытствовали мы, с трудом сдерживая смех.

– То, что я никогда, никому из них не…

– На!

Нужно было видеть мгновенную перемену ее лица! Сдвинутые брови расходились, глаза из слишком темных снова превращались в желтые, улыбка расплывалась во все лицо… От радости она даже забывала сердиться.

Дразнить Лену не представляло для нас и половины того интереса. Более сдержанная, она ограничивалась ответами вроде: «Странно» или: «Я и сама давно не писала». Отсутствие Люсиных угроз отнимало у нас всякое желание устраивать Лене «сюрпризы». Потому мы и в этот день сразу отдали ей письмо.

– От Мары! – воскликнула она, осторожно обрывая краешек конверта.

Через минуту весь дом уже знал, что завтра с вечерним поездом приезжает из Петербурга ее бывшая гимназическая подруга Мара.

Каждый отнесся к этому известию по-разному: мама – спокойно, Люся – радостно, Андрей – насмешливо («какая такая Мара?»), мы – с любопытством, папа – довольно недоброжелательно.

– Она какая-то сумасшедшая, твоя Мара, – сказал он в ответ на Ленино известие. – Ни в одной гимназии не ужилась, из последнего класса вышла. Что она теперь делает?

– В предпоследнем письме она писала, что выходит замуж, но теперь все расстроилось. Оказалось, что жених выдавал ей чужие стихи за свои.

– Она увлекается стихами?

– Она сама пишет! – гордо ответила Лена.

– А сколько ей лет?

– Семнадцать.

Папа снова принялся за газету. Лена, обиженная за подругу, обратилась к нам:

– Вы рады, что она приезжает?

– А она с маленькими разговаривает?