Одноразовый доктор

– Отставить. – Груша щелкнул секундомером, который, оказывается, спрятал в кулаке. Он произнес это вовремя, потому что тревога не была объявлена учебной.

Бармашов сидел в оцепенении и думал о погубленной двери. Он рано успокоился. Он тешил себя иллюзиями на тему замечательности своего будущего с ограниченными возможностями, но в глубине души всегда знал, что прежняя жизнь осталась за чертой. И опасность, грозившая чайнику, часам и бегемоту, никуда не исчезла. Она лишь отступила под предлогом маневра и теперь нащупывала бреши в обороне.

11

Груша натаскивал Данилу Платоныча ежедневно.

Полковник съехал с квартиры, ныне оперативной, но продолжал регулярно навещать Бармашова. Когда съезжал, закатил отвальную: из-за стенки пришли вооруженные соседи, которых он пригласил, и под торжественные тосты состоялась не менее торжественная передача Данилы Платоныча с рук на руки. Закусив огурчиком собственноручного посола, Груша наказал бойцам являться по первому требованию живца. Один удар в стенку должен был означать бытовую надобность, два – боевую.

– Один и два, – втолковывал раскрасневшийся Груша Бармашову. – Усваиваешь? Иначе так и будем двери чинить.

Данила Платонович уже восстановил пошатнувшуюся было способность считать до десяти, но все равно взволнованно мычал и отплевывался, когда с языка его слетало опротивевшее бранное слово. Он хотел показать, что ему неловко беспокоить воинов по пустякам: заварить чаю, поднять с пола размотавшийся туалетный рулон, заправить в пододеяльник одеяло, погасить свет.

– Не комплексуй, Данилыч. – Груша пренебрежительно махал рукой. – Они на то и приставлены. Если понадобится – и колыбельную споют. Это же ненадолго, скоро у тебя появятся профессиональные опекуны…

И все зловеще заусмехались и начали перемигиваться, а Бармашов ощутил, как его желудок сдавила чья-то ледяная горсть. Там, внутри него, тоже кто-то тренировался, восстанавливался после тяжелой болезни, разминал ему желудок, как маленький мячик для лечебных физкультурных упражнений.

– А… ну, это… – стараясь говорить, Бармашов боднул воздух. Не во что упереться рогом, никакого сопротивления, всюду провал. – Блядь, блядь, блядь…

– Боится, что не успеет постучать, – объяснил Груша оперативникам. И вытянул губы трубочкой, раздумывая над ответом. – Ничего не поделаешь. – Ответ был один, неутешительный. – Нельзя, Данилыч, подстраховаться на все случаи жизни. Надо оставить лазейку и для судьбы. А кто тебе обещал, что риска не будет вовсе? Милиция есть милиция, со всеми вытекающими…

– Мозгами, – весело договорил один оперативник и сразу смолк, напоровшись на пасмурный взгляд руководителя отряда. Груша имел право шутить, а вот остальные – нет.

– Тренируйся! – Полковник дружески хлопнул Бармашова по опущенному плечу. – Анекдот помнишь? То-то. Чтобы выиграть в лотерею, надо хотя бы купить билетик.

И они ушли, хорошенько прибрав за собой, тщательно вымыв посуду и вернув стаканы на прежнее место, в буфет.

Когда квартира опустела, Данила Платонович, держась за стенку, доковылял до разоренной постели, сел и принялся сверлить взглядом бегемота. Он бы охотно подержал его в руке, но для этого приходилось пересечь комнату, а Бармашов уже смертельно устал. Бегемот стоял, слегка пригнув голову.

Данила Платоныч рассматривал его и не без удивления отмечал, что пропитывается совершенно иными чувствами, непохожими на любовные и нисколько не ностальгическими. В нем расцветала мстительная ярость, разгорался ледяной огонь. Если кто-то вычеркнул Бармашова из списка живых и деятельных, то допустил непоправимую ошибку. Данила Платонович в полной мере воспользуется выпавшей ему возможностью и, несомненно, победит других людей, вдруг ставших сильнее Бармашова.

Возбужденные мысли завели его в дебри, где жили одни восклицательные знаки и многоточия. Увидев, что делать им в этой глуши нечего, мысли разбрелись кто куда, и осталась одна взбесившаяся пунктуация. Вместе с нею, молодцом среди овец, отплясывало то самое непобедимое слово.

12

Объявление заработало очень быстро.

Газета еще куталась в пачки, нераспакованная, и киоскеры только прицеливались ножницами, чтобы разрезать шпагат, а телефон уже бился в истерике.

Груша снова сидел рядом с Бармашовым, восторженно улыбался и отвечал на звонки. Он представлялся племянником из Иванова, который счастлив посидеть с дядей, и жить с ним вечно, и даже умереть с ним в один день, но дела вынуждают его вернуться домой.

Телефонная трубка щебетала, каркала и квакала. Данила Платоныч вытягивал шею, прислушивался, и Груша легонько толкал его в любопытствующий подбородок, чтобы не сопел.

Кандидаты не устраивали Грушу. Уже позвонили десять человек, и всем было отказано.

– Рыба играет, ходит кругами, – объяснил полковник. – Я говорю про крупную рыбу. Всякая сердобольная мелочь лезет, хотя такая же хищная, только о метрах мечтает. У меня, дорогой мой товарищ, профессиональный нюх. Я щуку чувствую. Але! Да! Точно так! У вас что, насморк? Нет, будьте здоровы… Я… в смысле – прощайте. Ваш голос не вызывает у нас доверия…