Одноразовый доктор

При взгляде на самого мордастого Грушу никто бы не заподозрил, что перед ним стоит хитрый и ловкий кадровик, умеющий подбирать себе команду без всяких заграничных советов. Это было у него врожденное, звериное. Никто и никогда вообще не учил Грушу таким вещам, как «команда», «организационный тренинг» и «сетка кадров», он до всего дошел самостоятельно, ведомый инстинктом. И очень удивился бы, узнав, что цивилизованный мир понаписал об этом множество бесполезных книг. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы уверенно сказать: вот это – вечный зам, идеальный персонаж второго плана; не лидер, однако незаменимый исполнитель. А это – мозг. А это – руки и ноги. А это – творческое лицо, нуждающееся в известной свободе действий и, стало быть, в поблажках, не вполне от мира сего. А это – жертва.

Жертвой был Данила Платонович.

Первоначально Груша наметил себе Папонова, но то был деятельный дурак, да еще и с инициативой, сочетание гибельное. Поэтому полковник погулял по этажам, пристально всматриваясь в лица – искаженные, унылые, придурковатые, потерянные, жалкие, светящиеся дурным оптимизмом, излишне одухотворенные, слишком овечьи, слишком козьи, слишком коровьи… В Бармашове он угадал правильные пропорции. Немного того, немного другого и очень много третьего. Третьим для Груши числилось отчаяние.

Он уже видел, что Бармашов произвел его в божественный чин и преданно ловит каждый звук, идет ли тот из гортани или из живота.

– Ты, Данилыч, сомневаешься, – говорил Груша, возбужденно прохаживаясь по палате и медленно заводясь от перспектив. – Это простительно. Думаешь, что уже ничего не сумеешь. Боишься, что придется бегать и стрелять, а у тебя не получится. Что ты не сможешь даже просиживать штаны в кабинете. Не волнуйся! Стрелять тебе не придется… Ты будешь жить дома, как и жил. Инвалидность, льготы – все это мы тебе оформим в два счета. У тебя будет только одно орудие: коробочка с кнопочкой. Одну-то кнопочку, большую и толстую, ты сможешь нажать?

Данила Платонович согласно кивнул. В белесой щетине на его подбородке подсыхала слюна.

– Вот и покажи, как ты это сделаешь. Представь, что у тебя коробочка с кнопкой. Как ты будешь нажимать?

Бармашов застенчиво улыбнулся. Это было просто даже для него, ему стало неловко. Указательным пальцем левой руки он так надавил на одеяло, что стало больно спрятанной под ним ноге.

– Молоток! – Груша потрепал его по плечу. – Вот и все!

– Мммм, – сказал Бармашов.

– Что дальше? – отозвался полковник. – Дальше к тебе пожалует группа здоровья… Отряд бронированных богатырей, спецназ. Твоя миссия закончится. Но она не такая уж безопасная, Данилыч. – Груша изобразил на лице внезапное беспокойство. – Понадобятся крепкие нервы. Потому что ты будешь работать приманкой. Но лучше же быть подсадной уткой, чем подкладной?

Груша умел плоско пошутить, когда требовалось.

В глазах Данилы Платоновича обозначилось напряженное ожидание. Оказывается, риск все-таки есть, потому что милиция. Без риска никак невозможно, дело ясное. Зато ему усиленно кивает и поддакивает протобегемот, полностью утешенный.

– Д-да, – вдруг вырвалось у Бармашова.

Груша восхищенно всплеснул руками.

– Ну, Данилыч! Мы с тобой еще наделаем дел.

8

Полковник Груша Яцышев оказался могущественной фигурой. Добродушное подобострастие, с которым военные как действующие, так и отставные, относятся к лечащим докторам, слетело с него начисто, едва он заполнил своей тушей добрую половину маленькой каморки заведующего. Обычно такие пациенты, когда их посылают на клизму или в барокамеру – как повезет – отдают честь, или воинское приветствие – как им будет угодно – и отвечают «Слушаюсь!», а потом разворачиваются и полустроевым шагом выходят в коридор.

Идиллия. Беспрекословное повиновение.

Не дай бог только, если что-то пойдет не так.

Если клизмы не окажется под рукой или сломается барокамера.

Но сейчас перед заведующим, который вдруг резко сократился в размерах, стоял не дебил-отставник, а сильно отягощенный полномочиями действующий оперативник. Поэтому всякие «Слушаюсь» остались в прошлом, как и сомнительный криз, не то действительно имевший место в жизни Груши, не то разыгранный по системе Станиславского вплоть до давления двести.

Заведующий предпочитал не связываться с Грушей.

Был у того гипертонический криз, не был – дело темное. Скорая помощь доставила полковника, когда давление у него уже стало очень хорошим. А уж зачем товарищу полковнику понадобилось оставаться в больнице вместо того, чтобы уехать обратно домой, заведующий выяснять не собирался. Груша был услужлив, громогласен, оптимизировал унылую больничную атмосферу, являл собой положительный пример благополучного выздоровления и вообще казался полезным, равно как и опасным. Заведующий помалкивал и ждал, когда полковник сам заведет разговор о выписке. Он же, как и положено приличному медику, умывал руки.

– Слушай, Семеныч, – добродушно обратился к нему Груша, не здороваясь. – У нас в палате лежит старикан, Бармашов фамилия. Данила Платоныч. Данилыч наш.

– Лежит Данилыч, – осторожно кивнул тот. – Что с ним?