Одноразовый доктор

– Это таблеточки? – прищурилась она на разноцветные пузырьки. – Что же мы тут кушаем, какие лекарства? – Обнаруживая высокий профессионализм, она принялась снимать пузырьки со стола один за другим, подносить к глазам, а маленькие круглые очки уже взлетели на лоб. – От сердца. От диабета – у нас диабет, вот оно как. От головы. От давления. Для давления… Ну, ничего. – Она облегченно вздохнула. – Все это мне прекрасно знакомо, все я знаю, во всем разберусь. А что же вы сами не поучаствуете, за квартирку-то? – неожиданно спросила Полина Львовна у Груши.

Тот вытянулся во фрунт и радостно гаркнул:

– Рад бы стараться, но не имею возможности! Отягощен семейством. В Иванове, городе невест. Видит око, да зуб неймет. Не могу отсутствовать. Жильем обеспечен.

Полина Львовна смотрела на него подозрительно. Но в итоге что-то про себя решила и отказалась вдаваться в детали.

– Мы это оговорим на бумаге, конечно, – заметила она. – Поймите меня правильно, люди бывают разные. Потом начнутся претензии, притязания…

– Блядь, – снова вырвалось у Бармашова при слове «потом».

– Клянусь. – Груша сделался очень серьезным. – Клянусь не притязать. Претензий не будет. Мы все оговорим непременно, меня нет, меня никогда и не существовало.

Он отвел Полину Львовну в угол и там зашептал:

– Не по-божески это, ужасно стыдно, и мне себя загрызть хочется, честное слово, но знали бы вы, как он мне надоел! – Груша закатил глаза. – Не представляю, как вы с ним поладите. Капризный, сволочной, вредный… Возьмет и нагадит нарочно, если что ему не по нраву.

Бармашов не был ни капризным, ни сволочным, но полковник наказал ему таковым стать. Чтобы не затягивать операцию и побыстрее спровоцировать финал.

– Ничего страшного! – вскричала Полина Львовна и легонько ударила Грушу в грудь. – У меня нервы крепкие. У меня не похулиганит. У меня все, которые безобразничают, через пять минут становятся шелковые.

Груша немного присел, нырнул под ее толстую руку и гусиным шагом прошел на свободу. Он выпрямился и начал смущенно переминаться с ноги на ногу.

– Тогда… Вы позволите удалиться? Я ненадолго, пока вы тут устраиваться будете, то да се. Душа истомилась, – признался он, снова шепотом. И нанес себе по горлу щелчок.

Желание заботливого брата не вызвало в Полине Львовне никакого отторжения.

– Конечно. Идите. Это тоже нужно. – Она заговорила отрывисто, одобрительно-агрессивно, как будто вела с кем-то спор. – А как же иначе? Мы разве не люди? Все люди.

Она возвратилась в состояние неистового волчка, и у Данилы Платоныча потемнело в глазах. Но верный Груша, прятавшийся за ее спиной, корчил рожи, и Бармашову полегчало. Груша обеими руками зажимал себе рот и уморительно давился хохотом. Вся его туша сочилась восторгом, на лбу выступила роса. Полковник побежал одеваться, и Бармашов подумал, что на сей раз тот сказал Полине Львовне чистую правду. Операция началась блестяще, и Груша намеревается навестить соседей, чтобы выпить у них за успех и обсудить виды на будущее. Несомый невидимыми крылами, он выпорхнул из квартиры, не попрощавшись.

Полина Львовна резко остановилась перед Бармашовым и уставилась на него, уперев руки в бока. Слабое тиканье часов превратилось в оглушительный перестук часового механизма, присобаченного к бомбе.

14

Данила Платонович не находил в себе способности думать о чем-то другом, кроме как о способе, которым его начнут убивать. Больше всего на свете он теперь боялся подушки. Он догадывался, что Полина Львовна, договоренность с которой была подписана головокружительно быстро, не станет в него стрелять или выбрасывать из окна, не будет и резать. Насчет окна он, правда, не был вполне уверен: подоконники низковаты. Старичок может высунуться, чтобы подышать воздухом, и вывалиться. Но задушить его подушкой намного удобнее, и Бармашов, будь его сила и воля, спрятал бы все подушки, включая ту, на которой спал сам. Особенно беспокоила его маленькая думочка, черная, атласная, доставшаяся от мамы, с вышитой малиновой розой. Если накрыть Бармашова этой думочкой, то он не успеет ударить в стенку.

Не спрятать ли под матрацем нож? Груша строго-настрого запретил ему самовольничать, это во-первых. Во-вторых, Полина Львовна уверенно вела хозяйство и рано или поздно заглянула бы под матрац. По правде сказать, с Данилой Платонычем почти еженощно происходили урологические казусы, и матрац теребили постоянно, перестилали, воркующим голосом укоряли Данилу Платоныча и сразу же намекали, что ему не следует огорчаться из-за таких пустяков. Скоро все кончится. Полина Львовна была уверена, что Бармашов понимает этот обещанный конец как неизбежное выздоровление, но тот делал иные выводы и приходил в уныние.

Через несколько дней после вселения Полины Львовны выяснилось, что новое место жительства ей все больше и больше нравится. Данила Платоныч содрогался, видя, как эта коварная женщина заводит часы с медведем и обрабатывает бегемота влажной тряпкой. То, что эти предметы не выскальзывали у нее из рук и терпели лживую ласку, Бармашов расценивал как измену.