Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии

6. Блажен кто возьмет и разобьет

младенцев ваших о камень

«Псалом 136»

Благодаря многоплановости и многоязычию размываются пространственно-временные границы. Вавилонское пленение, фашистский

концлагерь и современность существуют одновременно. С голосом древнего псалмопевца перекликаются голоса узников, перебиваемые

командами на немецком. Иноязычная речь — будь то слова молитвы на иврите или отрывистые команды по-немецки — художественно оправдана

и в данном контексте естественна. Удивительно не многоязычное и многоголосое звучание стиха — удивительна его зримость, я бы сказал,

кинематографичность. К слову сказать, Генрих Сапгир много работал в кино — по его сценариям снято немало мультфильмов. В других псалмах

авторский голос звучит еще отчетливее:

5. Боже новую песнь воспою Тебе

на псалтыри

на гитаре

на пустыре

и на базаре — воспою Тебе!

6. Зачем ты нас оставил?

Господин

это против правил

7. Мы

достойны Хиросимы

Все же Господи спаси, мы

так хотим чтобы нас

хоть кто-нибудь спас

«Псалом 143»

Ирония, языковая игра, неологизмы, элементы современной жизни, даже научные термины устраняют излишнюю патетику, не снижая при

этом смысла, не превращаясь в ерничанье, даже когда автор ходит по грани между хвалой и хулой и едва ли не богохульствует:

1. Хвалите Господа с небес

все ангелодемоны

все бесоархангелы

все солнцемолекулы

все атомозвезды

2. Он повелел — и сотворилось

злодобро и доброзлом

завязаны узлом

Да здравствует твоя жестокомилость!

3. Хвалить — хули

Хулить — хвали

Хвалите Господа с земли

при том хулите не боясь

равнинопад

и тигробык

и овцегад

и нищекнязь

и святогнус

и англонегр

и немцерус

и старцедев

и умоглуп

и всякий зев

и всякий пуп

хвалите Атеистобог!

4. И ухорук

и глазоног

и хвосторог —

Аллилуйя!

«Псалом 148»

Не отказываясь от слова как от такового, как это стремится сделать Ры Никонова и ее последователи, не насилуя язык и не пытаясь

«ограничить его гегемонию» (Дмитрий Булатов), Сапгир пользуется всей языковой палитрой, включая архаизмы («Жития»), библейскую лексику

(«Псалмы») и словарь XIX века, как например, в «Этюдах в манере Огарева и Полонского», в которых через смешение и смещение языковых и

временных пластов выявлена неделимость времени, истории. Однако Сапгир бывает чрезвычайно экономен, даже скуп в применении словаря и

изобразительных языковых средств, бывает, и вовсе обходится только знаками, графикой (при этом не выдвигая каких-либо

«основополагающих» теорий), как в цикле «Стихи из трех элементов»:

1. Вопрос 2.Ответ

? ?

??

???

????

?????

!?!?!?!?

!??!??!??!??

????????????

3. Подтекст

…!

/……………………?!/

..?

/……………………!/

…

/……………………?!/

Бывает же, наоборот, поэт щедро разбрасывает языковые находки, обогащая русский язык заимствованиями, не сужая, а раздвигая его

границы, как в сонете «Звезда» из «Лингвистических сонетов»:

Стар неба круг сверлит над космодромом

Как сквозь вуаль мерцает Эстуаль[336]

Зеркально отраженная изломом

Уходит Стелла коридором вдаль

Штерн — лаковый журнал — редактор Фауст

Звезда над колокольней смотрит вниз

Юлдуз по всем кочевьям расплескалась

И сытою отрыжкою — Ылдыз,

Мириады глоток произносят так

Здесь блеск и ужас и восторг и мрак

И падающий в космос одиночка

И звездам соответствует везде

Лучистый взрыв ЗэДэ или эСТэ

Где Эс есть свет, а тЭ есть точка

Смысл, звучание и языковая игра здесь нераздельны: слово «звезда», отраженное в языках, преодолевая языковые барьеры, продлевает

смысл, делает его объемнее. Звук продлевается в жесте, в действии, в графике, взрывается и вновь превращается в точку, в свет, возвращается в

космос. Это и есть словосмысл, к которому поэт пришел своим путем, не подражая, как это теперь стало модным, Хлебникову или другим

футуристам начала века.

Реальность в стихах Сапгира превращается в миф, а миф — даже классический — трансформируется, врастая в художественную (и потому

достоверную) реальность. Это, если хотите, мифотворчество, но особого рода: вечные мифы-архетипы преломляются в современности, каждый

раз на сдвиге, выявляя современность на фоне истории, настоящее на фоне вечного. Миф, данный в движении и преображенный, перестает быть

иллюстрацией, превращается в образ, с помощью которого создается художественная реальность произведения. Только таким образом миф может

стряхнуть с себя пыль тысячелетий и возродиться. Одна из книг Генриха Сапгира так и называется «Московские мифы». В этих стихах Москва,

друзья поэта, давно ее покинувшие, безымянные современники и предметы их обихода мифологизируются, а Зевс, Дионис, Адонис и другие герои

мифов попадают по воле автора в Москву брежневских времен, где оказываются совершенно беззащитными:

Я — Адонис

Я хромаю и кровь течет из бедра

<…>

Меня погубила дура из бара

Обступили какие-то хмуро и серо

Я падаю — мне не дожить до утра

………………………………

<…>

Меня освещает белая фара

— Как твое имя парень?

— Адонис

«Адонис? Латыш наверно или эстонец»

Я — Адонис

Я совсем из другого мира

Там апельсины роняет Флора

Там ожидает меня Венера

И о несчастье узнает скоро

Дикие вепри

Бродят на Кипре…

— Ах ты бедняжка,

«Понял! он — итальяшка»

Я — Адонис!

Я чужой этим улицам и магазинам

Я чужой этим людям трезвым и пьяным